— Он не хотел брать, знаете. Ученый человек, педагог, но получает мало. Если бы не вы…
Я сообразил, что произошло. Японец отдал деньги, чтобы не показать иностранцу свою бедность. Фу, неприятность! Из-за меня человек вошел в расход.
Японцы почувствовали мое состояние. Деликатно, без слов, одними улыбками, они принялись ободрять меня. Ничего, мол, ужасного! Не стоит обращать внимания!:
…Шагаю по улице рядом с живым японцем и молчу., Вот беда: на теплоходе я придумал пропасть глубокомысленных, метких вопросов. Где же они? Анкета, заготовленная для первого встречного, вся выскользнула из моей головы. Я не догадался даже узнать, сколько стоит злополучная куриная ножка и какую часть учительской зарплаты надо за нее отдать.
— О! — произношу я, притрагиваясь пальцем к шелковому свертку в руке японца.
— Фуросики, — отвечает он.
— Фуросики? — переспрашиваю я.
До меня не сразу доходит, что цветной платок, заменяющий здесь сумку, портфель, — это и есть фуросики. Оно, она — затрудняюсь определить род — почти у каждого прохожего. Фуросики под мышкой, на руле велосипеда, фуросики с книгами, фуросики с едой.
Потом я сообщил японцу, что в Иокогаме легко заблудиться. Он усмехнулся:
— Кое-кто этим доволен.
— Почему?
— Бедняк самовольно соорудит хибарку где-нибудь в глубине квартала. Без номера. Ни на каких планах ее нет. Вы не поверите, налоговый инспектор на самолете летал над городом, высматривал нелегальные дома.
Тем временем мы обогнули один угол, другой… И тут возникает зрелище, которое поглощает все мое внимание. Торговый ряд прервался. В прогалинке — здание точь-в-точь как на панно. Некрашеное дерево от времени потемнело, кое-где сохранилась жухлая кора. В переплете окна вместо стекол белая рисовая бумага. Черепица на крыше тоже темная, отливающая бронзой, острие крыши украшено рогатым коньком. Рядом с домом — крохотный садик. Дом не изуродован прилавками, не замазан рекламой. Вот бы заглянуть внутрь!
Я сказал об этом моему спутнику.
— Минуточку, — говорит он.
У крыльца развешивает белье пожилая женщина. Он направляется к ней и, показывая на меня, что-то объясняет. Дверь открывается. Вернее, отодвигается часть стены. Я заглядываю внутрь. Пол покрыт циновками. Единственная мебель — низенький столик. В углу цветы и картинка — снежный пик Фудзиямы. В другом углу два портрета.
Простившись с моим спутником, я двинулся по улице один. Хлоп, хлоп — звенят тэта. Впрочем, где я? Подойти к доске с планом и привлечь кого-нибудь для пояснения? Наши автобусы стоят на площади у квартала Алой Розы. Или белой… нет, не розы, а сливы… Судорожно перебираю в уме цветы, фрукты, даже деревья. Вот так история!
Озираясь по сторонам, я надеюсь хоть что-нибудь вспомнить. Откуда я пришел? Был поворот влево, затем вправо…
Эх, не обошлось-таки без приключения! Уже стали зажигать фонарики. В ногах и мозгу росла усталость вроде той, которая охватывает после посещения музея.
Как раз в эту минуту показалась знакомая голова. Она высилась над толпой, приплюснутая синим беретом, и я увидел ее издали. Навстречу, увешанный фотоаппаратами, шел Игорь Петрович.
— Две катушки извел, — сообщил он деловито. — Ну, нам пора, мы в цейтноте.
Разумеется, он знал, куда идти. Он доволен: снимки как будто удались.
Так закончился первый вечер в Японии. Теперь, вспоминая улицы, где я плутал, пестрые улицы Иокогамы, я вижу мысленно лишь одну из них. Глубоко, наверное навсегда, врезалась в память улица без названия, обыкновенная японская улица, бедная и скромная в своей яркости, оглашаемая стуком гэта,
