– Вдруг все кончилось, – сказал Ник. – Только напрасно я с тобой заговорил об этом.
– Ты не заговаривал, – сказал Билл. – Это я начал. А теперь все. Больше никогда не будем говорить об этом. Ты только не задумывайся. А то опять примешься за старое.
Такая мысль не приходила Нику в голову. Казалось, все было решено бесповоротно. Над этим стоило подумать. Ему стало легче.
– Конечно, – сказал он. – Это всегда может случиться.
Ему снова стало хорошо. Нет ничего непоправимого. Можно пойти в город в субботу вечером. Сегодня четверг.
– Это не исключено, – сказал он.
– Держи себя в руках, – сказал Билл.
– Постараюсь, – сказал он.
Ему было хорошо. Ничего не кончено. Ничего не потеряно. В субботу он пойдет в город. Он чувствовал ту же легкость на душе, что была в нем до того, как Билл начал этот разговор. Лазейку всегда можно найти.
– Давай возьмем ружья и пойдем на мыс, поищем твоего родителя, – сказал Ник.
– Давай.
Билл снял со стены два дробовика. Потом открыл ящик с патронами. Ник надел куртку и башмаки. Башмаки покоробились от огня. Ник все еще не протрезвился, но голова у него была свежая.
– Ну, как ты? – спросил он.
– Прекрасно. В самый раз. – Билл застегивал куртку.
– А напиваться все-таки не стоит.
– Да, пожалуй. Надо было давно пойти погулять.
Они вышли на крыльцо. Ветер бушевал вовсю.
– От такого ветра все птицы в траву попадают, – сказал Билл.
Они пошли к саду.
– Я видел вальдшнепа сегодня утром, – сказал Билл.
– Может, нам удастся поднять его, – сказал Ник.
– При таком ветре нельзя стрелять, – сказал Билл.
На воздухе вся история с Мардж не казалась такой трагической. Это было вовсе не так уж важно. Ветер унес все это с собой.
– Прямо с большого озера дует, – сказал Ник.
До них донесся глухой звук выстрела.
– Это отец, – сказал Билл. – Он там, на болоте.
– Пойдем прямиком, – сказал Ник.
– Пойдем нижним лугом, может, поднимем какую-нибудь дичь, – сказал Билл.
– Ладно, – сказал Ник.
Теперь это было совершенно не важно. Ветер выдул все у него из головы. Тем не менее в субботу вечером можно сходить в город. Неплохо иметь это про запас.
Ник встал. Он был невредим. Он взглянул на рельсы, на огни последнего вагона, исчезающего за поворотом. По обе стороны железнодорожных путей была вода, а дальше – болото. Он ощупал колено. Штаны были разорваны и кожа содрана. На руках ссадины, песок и зола забились под ногти. Он подошел к краю насыпи, спустился по отлогому склону к воде и стал мыть руки. Он мыл их тщательно в холодной воде, вычищая грязь из-под ногтей. Потом присел на корточки и обмыл колено.
– Вот сволочь, тормозной! Доберусь до него когда-нибудь. Уж я его не забуду! Удружил, нечего сказать! «Поди сюда, паренек, говорит, посмотри-ка, что я тебе покажу».
Он попался на удочку. Вот дурак! Но уж больше его не проведут.
«Поди сюда, паренек, посмотри-ка, что я тебе покажу». Потом – бац! И он упал на четвереньки у самых рельсов.
Ник потер глаз. Над глазом вспухла большая шишка. Непременно синяк будет. Глаз уже болел.
– Вот чертов сын, тормозной!
Он потрогал шишку над глазом. Ну ничего, синяк будет, только и всего. Он еще дешево отделался. Хорошо бы посмотреть, как его разукрасило. В воде не увидишь. Уже стемнело, а он был далеко от жилья. Он вытер руки о штаны, встал и полез вверх по железнодорожной насыпи.
Он пошел по путям. На насыпи было много балласта, и идти было легко. Нога твердо ступала по утрамбованному песку и гравию. Полотно, ровное, как шоссе, пересекало болото. Ник шел и шел. Он должен добраться до жилья.
На товарный поезд Ник вскочил неподалеку от разъезда Уолтон, когда поезд замедлил ход. Калкаску проехали, когда уже начало темнеть. Теперь, наверное, до Манселоны недалеко, мили три-четыре. Он шагал по полотну, стараясь ступать между шпалами; болото терялось в поднимающемся тумане. Глаз болел, и хотелось есть. Он все шел, оставляя позади милю за милей. По обе стороны насыпи все время тянулось болото.
