Но только старпом, старший на борту в отсутствии командира, получив почти сто процентную перекись водорода вместо спирта ректификата, до того был уверен в том продукте, коий ему с ходу поменяли на другой продукт, не менее обжигающий, что сейчас же собрал всех в кают-компании, налил себе стопку, тщательно, со слезой в глазах, разбавил ее водой из особого молочника, после чего со значением произнес: «Чтоб для нас эта влага никогда не кончалась!» — и, запрокинув голову, выпил.
Какое-то время он еще продолжал стоять, что позволило заметить скорость химической реакции, а потом он бессознательно упал, и розовая пена у него из горла пошла, все тарелки затопив.
Старпома головой под кран в буфетной, — но, сперва, все же понюхали: «Как тебе? Это, все-таки, не спирт, по-моему?» — и воткнули ему в глотку шланг и, сгоряча, конечно, сильно кран открыли.
Старпома, от гидравлического удара, развернуло на спасателей, и он на них воду длительное время извергал, как окаменевшая рыба в фонтане. Таким образом, его спасли.
А потом все взялись за тех паршивцев, годков, что всю эту подмену и устроили.
Шила удалось вернуть только половину, и вторую половину искали, угрожая пытками, но до ночи ничего не нашли.
Ночью у матросов мичмана отобрали еще два литра.
А что делают мичманы, отобрав у матросов два литра? Они в два час ночи садятся и празднуют победу.
Но это, если только их в два тридцать, не находят офицеры. Те отбирают у мичманов спирт, отправляют их спать, и... сами накрывают на стол.
Утром корабль не встал. Он вообще не проснулся. И такая ерунда, как «подъем флага», тоже не получилась.
И командира, отсутствующего накануне, никто не встретил, и у трапа никто не стоял, и в рубке никто не был...
Командир, вступил на корабль, а потом он начал по нему, от одиночества, красться, но... везде было пусто.
Только в объятиях ватервейса он нашел одного. Он поднял его за шиворот.
— Что тут случилось! — спросил он у тела.
— Ой, бы-ля! — был ему ответ.
Это просто бедствие какое-то, клянусь, чем хотите.
Две крысы занимались любовью в ГРЩ где-то в 6-м отсеке, то есть, трахались не покладая.
Ну, он и полыхнул, как и предполагалось.
От крыс ничего не осталось. Сгорели они в пламени не только любви, а у нас — огня и дыму — сами понимаете.
Тушили, вспоминая Господа нашего. Командир выпрыгнул из штанов, и потому в центральный он прибежал без них совершенно, после чего все, включая командира, нацепили на себя ИДАшки — индивидуальные наши дыхательные, и дали по всей лодке огнегасительную дрянь из системы ЛОХ.
И они подохли. В смысле, крысы.
Послесловие:
Они-то подохли, но, подыхая, забрались куда подальше, откуда их ничем не достать (сами знаете, как иногда — видно прочный корпус, а до него даже палкой не дотянуться — трубы, кабель-трассы, и прочий шмурдяк). И две недели на корабле была только вахта, в ИПах стояла, и вентиляция сутками работала... Крысы — это что-то...
Они на моей лодочке на подволоке кают-компании по утрам в пятнашки играли. Сидишь в 4 часа, не приходя в сознание, ешь еду и передергивает от их визгов-писков да топотанья... Брррынь — пробежали... Потом — бррррынь — обратно. Мы, как только в Приморье пришли, тут же полыни кяяк набрали, а то блохи... мама моя дорогая, бронзовая... Вот только меня в штурманской они почему-то не трогали.
Женсовет — это орган. И порожден он другим органом в те времена, когда у нас было много органов.
Славные то были времена. Ох, славные! И замполиты вам так скажут. Я тут встречал настоящих замполитов, так они мне сразу сказали все относительно тех времен.
«Ох!», — сказали и даже глаза закатили, потому что невозможно их не закатить. Судите сами: ведь все было для них. И в военторге они столько тырили всякого добра, что я даже не знаю, как те времена по-другому то назвать.
А еще они мне говорили: «Вот, Саня! Вот! Ответь: почему ты нас не любишь», — на что я им, немедленно отвечал, что люблю.
Я вообще люблю все живое и готов целовать взасос всякую божию тварь. Даже если это последняя тварь, и больше у бога ничего не осталось в загашнике.
