Рабочие помещения — накануне я до них не добралась — были оснащены земной техникой: лабораторные столы, приборы, пульты.
— С умом оборудовано, — одобрил ты. — Есть все, что необходимо для работы биолога, математика и… — Пауза затянулась.
— И кого еще? — спросила я.
— Физика и астронома, — договорил ты резко.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Так, ничего…
Мне не понравилась твоя резкость, но я не стала заострять на ней внимание.
За обедом Юрка болтал и болтал, фантазировал и фантазировал и завершил свои выдумки словами:
— Во ребята позавидуют!
У меня сжалось сердце. Ребята… Легко сказать! Вот когда впервые мне стало страшно. Я встретилась с тобой взглядом. Ты испытующе смотрел на меня. Господи! Да ты уже думал об этом! Обрывки мыслей заколотились во мне, и, побеждая все, как-то медно звучала шиворот-навыворот строчка дурацкой песенки: «Кто-то находит, а кто-то теряет…» Нахожу-теряю, нахожу-теряю… Собственно, я думала не о себе, а о Юре. Я не могла дождаться, пока сын заснет. Все валилось у меня из рук. Чего хотят от нас? Зачем все это нужно? И когда наконец вечер наступил, я все вопросы и всю нервность выплеснула на тебя. Впрочем, если быть честной, то я попробовала поговорить с табло, но «оно» отвечать не захотело. Страхов от этого не убыло.
— Я же сказал тебе, не бойся. — Ты только хотел казаться спокойным.
— Но что им нужно от нас?
— Неужели непонятно? Посмотри вокруг.
— Сто раз видала.
— Посмотри в сто первый.
— Ну, смотрю!
— И что ты видишь?
— То же, что и раньше. Все, как дома.
— Вот тебе и ответ.
— Какой?! Не мучай хоть ты меня! Неужели нельзя говорить по-человечески?!
— Ты сказала: «Все, как дома». В этом и есть ответ на твой вопрос. От нас хотят, чтобы мы и вели себя, как Дома!
— Занятно!
— Втройне занятно, когда речь идет о мыслящих существах. Кто это может вести себя естественно в изоляции да еще под наблюдением. Даже животные не все.
— Я не хочу!
— Вчера ты говорила другое.
— Я не хочу быть подопытной обезьяной.
— Ты подопытный человек, Оля. И еще двенадцать дней никто не будет спрашивать твоего желания.
— Хорошо. А через двенадцать дней мы откажемся, да? — Это была мольба, хотя и непонятно откуда взявшаяся.
Ты смотрел напряженно.
— Во всяком случае, у нас есть над чем подумать.
Насколько все-таки ты умнее меня. А я-то радовалась: «Летим! Втроем!» Если я в ослеплении не увидела таких простых вещей, то сколько же более сложных еще укрыто от меня. Я боялась думать. К тому же предыдущая полуссора — мы редко разговаривали на повышенных тонах — требовала примирения. И ты первый погладил мои опущенные руки.
— Оленька! Стойкая Оленька! — Иногда ты был таким сентиментальным.
— Да уж, стойкая.
— Ты столько лет выносила меня, ты все вынесешь, Оленька!
— Вот это правда!
— Мы будем работать! Я закончу статью, которую начал там. — Ты ткнул пальцем во что-то за моей спиной. Буду наблюдать за состоянием здоровья «экипажа». А тебя научу делать анализы. И пока мы будем заняты делом, придет решение.
Ты уговаривал одновременно и меня и себя. Но сейчас я была не столько под властью перспектив, которые ты рисовал, сколько под ощущением твоей любви. Все, что было у нас до этого, тоже было любовью. Но сейчас… Так ты еще не любил меня. Я каждой клеточкой, каждым нервом чувствовала эту обновленную, эту без примеси эгоизма любовь. И я любила тебя заново. И ты мне был так дорог, как будто я была тобой.
Я разобрала постели. Ты поцеловал меня на сон грядущий, погасил свет. Я слышала, как ты разделся и лег.
Я сделала было шаг в твою сторону, остановилась, тоже не cпеша разделась и легла на свою кровать. Жизнь казалась мне не такой уж плохой.
Утром меня разбудила тревога, предчувствие чего-то непоправимого. Ты спал. Я увидела, как ты осунулся за вчерашний день. На цыпочках я вышла из комнаты. Заглянула к сыну. Тот спал безмятежно. На кухне я долго решала, что приготовить. Продуктов было много, и прекрасных. Мне не пришлось бегать из-за них по магазинам, толкаться в очередях. Меня это уже не радовало. Меня заедала тревога. Я отобрала несколько крупных помидоров, вымыла их. Простые эти действия не успокаивали.
