— Я как раз приехала вскоре после твоего срыва. Ты не работал — ты лежал в какой-то прострации. Тут ты мне и выдал как раз «по адресу»: «Я же понимаю, почему именно вы ко мне приезжаете… Стукаете». Я поняла твои ассоциации, почему ты перенес на меня, — я сестра Лео.
Я заплакала, как девчонка. Не выдержала своей роли.
Ты растерялся. Скоро я взяла себя в руки. И уехала. Решила — насовсем, но я не могла бросить тебя одного. Когда я опять приехала, ты удивился… Хотя слезы мои ты мог истолковать по-всякому. Тем не менее ты понял: что-то здесь не так. Теперь мне нечего, было притворяться, и ты, наверно, видел в моих. глазах все, что в них можно было увидеть, во всяком случае, ты зализывал свою вину. Стал рассказывать о своих опытах, а потом и о своей боли: больше просто некому было. Тут ты почувствовал, что я тебе даже нужна, и я почувствовала. Не очень это меня грело… но все же… Я знала, что ты все равно не мои, и — сейчас я уж этого не могу объяснить — я опять пыталась подействовать на Лео, чтобы он отстал от Лики, но это только подлило масла в огонь. «Зря хлопочешь, сестренка, — сказал он, — здесь тебе ничего не обломится». Не знаю, что он этим хотел сказать. Но, слава богу, ничего не понял.
Констанца поставила на газ сковородочки и, смазывая их маслом, стала печь блины, подбрасывая их в тарелку Диму. Налила себе чаю, подсела к столу.
— Однажды ты пригласил меня в ресторан. Мы поехали в город. Ты заказал модные тогда цыплята табака. Цинандали. И что бы и о чем бы ты ни говорил в этот вечер, — ты говорил о ней. Нет, ты не перечислял ее достоинств и даже говорил какие-то гадости, но ты говорил только о ней. А я слушала тебя. Твой голос. Я была с тобой. Делиться со мной стало твоей потребностью. И ты уже не мог без меня. Как-то мы долго заговорились, и я осталась у тебя в Пещерах на ночь. Помнишь, у Бунина:
«Что ж, камин затоплю, буду пять, хорошо бы собаку купить». Так вот, я была той собакой! Я ни на что не претендовала, мне только хотелось, чтобы ты не развинтился совсем.
Она явилась утром, будто чувствовала или знала, Для меня это до сих пор загадка. Я вымелась подобру-поздорову. А она поставила тебе ультиматум: я думаю, она просто хотела остаться правой. А может быть, это так я со зла — я ведь ее мало знаю. Мне вообще невозможно было понять — как это иметь тебя и добровольно отдать? Потом она, я думаю, жалела, да она и вообще не хотела тебя терять. Подмял ее братец, прости, как мокрую курицу… Там не было расчета — какой-то гипноз — не гипноз. Во всяком случае она с ходу подала на развод, будто сама боялась, что раздумает…
Мы уже с тобой жили, а ты был все с нею. Всё о ней каждый божий день. Что-нибудь вспомнишь или увидишь — всё о ней… А я целый год слушала тебя. А ты мне о ней все говорил и говорил, как о боли, а я должна была тебя еще жалеть. Потом немножко поотстало. Да… Стукнула она тебя… Но когда родились мальчики, ты перестал о ней говорить. А она еще звонила тебе по телефону — по каким-то нелепым поводам…
— Зачем она вытащила меня сейчас?
Констанца пожала плечами:
— Во всяком случае, не для того, чтобы вернуть мне… Не знаю, прости, не знаю, Димушка. Я могу быть несправедлива к ней. — Она долго молчала, смотря Диму в глаза: — Да, видно, прошлое не сотрешь резинкой, не подчистишь бритвочкой. — Теплый свет померк в ее глазах. Да… Так вот мы прожили с тобой и уже с ребятишками еще год… Ты уже отогрелся у меня… Смерть бьет в самое счастье, как в яблочко. Если бы я хоть немного была готова к этому — ты умер, сгорел в три дня. Врачи сказали — от белокровия… Это было после какого-то опыта, который ты делал над собой… Ты от меня скрыл это… В больнице я все время была возле — а ты все уходил, уходил… Если бы они не обещали, не обнадеживали. Я просила врачей — хоть три месяца, хоть полгода. Наутро четвертого дня ты взял мою руку, пожал слабо, будто попрощался. Я держу ее в своей и вижу: глаза гаснут. Тут я и закричала.
Молчали. В доме стояла ночная тишина.
— Что с устройством? С биопеленгом?…
— Ты его не только начал, но и закончил, и погиб, подключаясь к нему. Я его уничтожила, разорила… Сейчас скажу… Гражданская панихида была в больнице. Пришли ребята из ветинститута. Пришла Лика. Это было в конце марта. Ты был весь засыпан грузинскими мимозами. Я с тех пор не могу переносить их запаха: меня тошнит от запаха мимозы. Я встала у изголовья. Лика потеснила меня. Так мы молчали над тобой. И невозможно было поверить, что ты мертв. Лео произнес речь, еще кто-то говорил. И еще.
