— Так, может быть, это тоже неплохо!
— Может быть. Но я-то хотела быть любимой!.. Алек меня убил, ненавидя и любя! Теперь я могу его понять. И… пожалуй… простить! Да, знаешь, простить!
— Это верно, Джованни не способен убить.
— Я бы не хотела, чтобы меня еще раз убили. Но прожить жизнь с Джованни я тоже не хочу! Ни любви, ни ненависти. — печально сказала она. — Облик!
Она вышла из комнаты и вернулась, переодетая в свое платье.
— Альберт, спасибо тебе за все! — В ответ на мою мимику она отрицательно покачала головой. — Нет, спасибо тебе! Я сейчас уезжаю. И пожалуйста, сделай так, чтобы он меня не искал, хорошо?
Я кивнул.
— Я простила Алека, Альберт… Не провожай меня!
Она ушла. Я сел в своей комнате, не включая света, и выпил рюмку чего-то горького. Верхняя часть окна светилась молочно-голубым.
Разные мысли беспорядочной толпой бродили в голове.
Мне стало очень жаль его. Очень. Он стоял перед открытой сокровищницей Аладдина и не видел ее, не мог из нее ничего взять. И немного, совсем немножко жаль ее. Хотя я был уверен, что скоро, наверное, совсем скоро, кто-нибудь ее полюбит.
Георгий Бальдыш
Я убил смерть
(Роман)
Мальчишка присел на корточки и пустил с ладони кораблик. Кораблик скользнул, подхваченный мутным и сильным потоком ручья, крутнулся и, выпрямившись, полетел, неся на грот-мачте парус из кленового листа.
Мальчишка бежал вдоль ручья. Кораблик тыкался о камни, вставал на дыбы, юлил, но упорно плыл, иногда скрываясь за поворотом. Мальчишка не заметил, как оказался на окраине парка, где ручей скатывался в пруд.
Кораблик кувырнулся и застрял в ряске.
Теперь не оставалось ничего другого, как расстрелять его камнями. Недолет, перелет… бах! Кораблик нырнул под воду и опять качался как ни в чем не бывало.
И тут мальчишка увидел такое, что заставило его забыть обо всем. Слева, в кольце бетонного акведука, протаранившего железнодорожную насыпь, появился голый человек. Мужчина некоторое время стоял, пригнувшись и высунув голову. Огляделся вокруг. Нерешительно вышел из трубы. Ступая по камням, отдергивал ноги. Тело его было чуть зеленоватым. И даже почти прозрачным, как студень. Оно странно вытягивалось и изменялось. Мальчишка поправил косо сидящие на длинном носу очки. Взъерошил волосы. Но все было так же. Ему стало страшно.
Человек двигался прямо на него. И, кажется, его нe видел. Наконец в его студенистых глазах мелькнуло что-то осмысленное.
— Э-э, мальчик!
Тело мужчины быстро теряло прозрачность, уплотнялось, становилось розовым, волосы его темнели. В глазах четко проступала зеленоватая радужка. Казалось, человек проявляется на солнце, как снимок, опущенный в ванночку. Болезненно прикрывая рукой глаза от солнца, он спросил:
— Какое у нас сегодня число?
— Второе.
— Второе?… — В голосе мужчины звучало нетерпение.
— Второе… сентября…
— А год? Какой год?
Мальчишка от удивления слегка вобрал голову в плечи.
— Восемьдесят… То есть, разумеется, тысяча девятьсот. — И недоверчиво покосившись, на всякий случай добавил: — Нашей эры.
Мужчина облегченно вздохнул. Зеленоватые глаза вспыхнули лукаво-озорно; он подмигнул.
— Дяденька, а почему вы голый?
Застигнутый врасплох, мужчина съежился, подобрал ногу, потом оглядел себя и, только теперь осознав всю нелепость своего сверхнеглиже, поднял брови в крайнем недоумении.
— Действительно… Я сейчас… — И заскакал к акведуку.
Мальчишка ждал. Минута, две, три… Мужчина не появлялся. Он подождал еще и заглянул в трубу. Там никого не было. Мальчишка взбежал на насыпь и сразу увидел мужчину, выходящего из развалин. Он был в плаще и шел к станции.
…Глуховато и мягко стучат колеса. Поезд идет в узком коридоре березового леса. Летит навстречу зеленоватый глаз светофора. Вот звук колес меняется: звонче, веселее, — перелесок, поле, простор. Солнце бросается под колеса. И опять лес — сосны: покачиваются степенно, ходят верхушками. И густой запах смолы. И вновь простор. Деревушка на взгорье. В облаке пыли — стадо коров. Он стоит на площадке вагона, выпростанной на волю ладонью ловя ветер.
Трубно орет электричка, проносясь мимо шлагбаума.
За шлагбаумом нетерпеливо пофыркивает грузовик. Девчата в кузове. Они машут и кричат что-то. И колеса лепечут непонятное, сбившие; с ритма на стрелке…