Быть долго нѣмымъ свидѣтелемъ я не могъ. Еще ничего не понимая, я видѣлъ, что ожидается кровавое дѣло. Съ минуту я колебался, но чувствовалъ, что долженъ вмѣшаться. Пришпоривъ лошадь, я пустилъ ее вскачь, на перерѣзъ бѣглецу. «Держи! держи его!» — закричалъ радостно крестьянинъ. До берега оставалось уже недалеко, но я успѣлъ отрѣзать жулику путь къ водѣ. Нужно было видѣть ужасъ этого человѣка, когда онъ понялъ, что дѣться ему больше некуда. Онъ вдругъ остановился, какъ-то по-заячьи присѣлъ и бросалъ вокругъ себя испуганные взоры.
Каково же было мое удивленіе, когда я узналъ въ немъ всѣмъ извѣстнаго въ городѣ нищаго жулика, стараго и безвреднаго бродягу! Никогда, ни въ какое крупное происшествіе онъ не былъ замѣшанъ, никто на него не жаловался. Звали его Колотушкинъ.
— Колотушкинъ! Это ты? — вскричалъ я.
Но онъ такъ тяжело дышалъ отъ усталости и съ перепугу, что не могъ слова выговорить. Въ это время къ мѣсту подскакалъ крестьянинъ, и Колотушкинъ съ ужасомъ спрятался отъ него за мою лошадь.
— Ваше благородіе! убьетъ онъ меня! — жалобно сказалъ онъ.
— Пусти, господинъ… Нечего жалѣть этихъ негодяевъ! Охальники! — возразилъ гнѣвно крестьянинъ.
— Братанъ ты эдакій дурацкій! Развѣ я тебѣ хвосты-то обрѣзалъ? На кой мнѣ лядъ хвосты-то твои?… Ишь зѣнки-то налилъ кровью!… Ваше благородіе! убьетъ онъ меня! — также жалобно проговорилъ Колотушкинъ.
— Да въ чемъ дѣло? — обратился я къ крестьянину, глаза котораго дѣйствительно сверкали ненавистью. Безъ шапки, съ распоясанною рубахой, съ растрепанными волосами, онъ могъ внушить страхъ и не такому зайцу, каковъ былъ Колотушкинъ. Суровое лицо его выражало одну кровавую месть.
— Гляди, вишь, хвосты-то обрѣзалъ! — сказалъ онъ, указывая на лошадей.
Я посмотрѣлъ и вздрогнулъ отъ омерзѣнія: у всѣхъ трехъ лошадей хвосты были обрѣзаны, — у одной по самый корень, у двухъ остальныхъ съ мясомъ, вырѣзанныя мѣста сочились кровью, которая капля по каплѣ скатывалась по ногамъ несчастныхъ животныхъ; тучи мошекъ кружились надъ ранами.
Я раньше слышалъ про эти продѣлки жуликовъ и часто смѣялся надъ разсказами о вырѣзанныхъ хвостахъ, но только теперь понялъ, какое негодованіе можетъ вызвать это подлое издѣвательство. Нужно быть безцѣльно жестокимъ, подло распутнымъ, чтобы такъ изуродовать беззащитныхъ животныхъ. Только взаимная ненависть между этими двумя классами, — крестьянами и жуликами, — способна была вызвать такое омерзительное воровство. За всѣ три хвоста жулику дадутъ въ кабакѣ не больше двугривеннаго, и трудно предположить, чтобы ради одного этого онъ обрѣзалъ хвосты: нѣтъ, сдѣлалъ это онъ изъ чистой мести, изъ желанія насмѣяться надъ мужикомъ, ради удовлетворенія своей злобы противъ всѣхъ крестьянъ.
— Неужели это ты, Колотушкинъ, сдѣлалъ? — вскричалъ я съ негодованіемъ.
— Ей-Богу, вретъ онъ, ваше благородіе! На какой мнѣ лядъ хвосты?
— Ты почему же думаешь, что это онъ? — обратился я къ крестьянину.
— Да кому же больше? Кони въ томъ лѣску были. А я дрова рубилъ вонъ тамъ. Послалъ парня обратать ихъ. Вдругъ, слышу, кричитъ онъ въ неистовый голосъ. Прибѣжалъ и вижу — хвостовъ ужь нѣтъ! А тутъ изъ-подъ кустовъ и этотъ штукарь выскочилъ. Я за нимъ, а онъ отъ меня, да къ рѣкѣ!… А тутъ и ты, спасибо, дорогу ему прекратилъ… Нечего его слушать!
Крестьянинъ говорилъ уже безъ волненія, съ сдержаннымъ негодованіемъ. Бросая на Колотушкина взоры, полные непримиримой ненависти, онъ въ то же время спокойно говорилъ. Умѣнье владѣть собой было поразительно въ немъ, какъ у многихъ здѣшнихъ мужиковъ. Я предложилъ ему обыскать Колотушкина, онъ недовѣрчиво пожалъ плечами, но на словахъ согласился.
Легко было сказать «обыскать», но что обыскивать-то? Колотушкинъ былъ одѣтъ въ какую-то тряпицу вмѣсто рубашки, истлѣвшей до такой степени, что она походила на пепелъ отъ сожженной бумаги: панталоны, разумѣется, были на немъ, но издали казалось, что ихъ не было, — такъ мало оправдывали они свое назначеніе. А больше никакихъ принадлежностей костюма у него не имѣлось — ни шапки, ни обуви, ни верхняго платья. Но въ рукахъ онъ держалъ мѣшокъ; на него мы и обратили вниманіе.
