— Та собака, которой вы отрубили хвост? — спросил мой Старик. И на шее его задрожала жилка. Я подошел и стал рядом. — А это был ваш родственник? С ружьем? В коже?
— Черту он родственник! Ну, Михаил.
— Тележку вы нам привезли? Мы с ним так договорились: привезти.
— Какую тележку? — спросил бритый.
— Дюралевую, на резиновом ходу.
— В сарае твоя тележка, сам ее возьмешь.
— Может быть, подвезете нас? Заплатим.
— Сам дойдешь, — сказал бритый. Он встал и, подтянув штаны, вышел.
Взял с телеги мешки, внес в сторожку и бросил на постель. Взлетела пыль. Он вышел и содрал с лошадиной головы торбу. Та посмотрела на нас добродушно.
И показалось, лошадь подмигнула мне: ничего, мол, все обойдется.
Бритый щелкнул ее прутом и укатил вскачь, только его и видели. Остались пыль и мешки.
Мы вернулись в сторожку. Мне было почему-то жалко отца, себя, сторожку. Вспомнилось все хорошее, что я увидел здесь, и показалось, что я не смогу жить без леса, птиц и каши с салом.
— Давай останемся, — сказал я.
— Чего выдумал! — прикрикнул Старик и ушел в лес. Он вернулся, неся фотоаппараты. Стал складывать их в чемодан: чистил кисточкой оптику и укутывал объективы фланелевыми тряпками.
Потом сварили еду.
А на закате пришла к сторожке полуторка.
Она пришла рыча, ломая кусты, пуская газы, и стала у дверей. Я выбежал и увидел — из машины высунулся человек с двумя ртами. Он кисло морщился тем ртом, что пониже.
Вышел и второй — из кабины, из кузова спрыгнул третий. Эти были толстые, низкие люди, одетые одинаково в зеленые ватники и ушанки.
Двуротый вылез из кабины.
На нем та же кожаная куртка, а вот ружья с металлическими штучками не видно.
— Это его сын, — сказал черноусый. Они пошли в сторожку к отцу, пронеся на себе городские запахи: бензина, машинной смазки, еще чего-то.
Я же поднялся на колесо и глянул в кузов — там была зеленая брезентовая гора.
Я поднял край тяжелого брезента и вздрогнул — лежала звериная голова. Огромная, горбоносая.
Лось! Они убили лося!
На губах его — грустная усмешка. Но это был убитый и разрубленный лось. А усмешка говорила: «Вы, люди, меня убили, но это ничего, не расстраивайтесь…»
Значит, они браконьеры!.. Самые настоящие преступники!..
У меня даже волосы пошевелились.
Я спрыгнул с колеса и заглянул в кабину, ища бельгийку двуротого. Но на сиденье лежал карабин — короткое боевое ружье.
А в сторожке кричали:
— Что тебе говорят?… Ну!.. Пошел!
— Я не позволю гнать себя! — кричал Старик. — Не сметь!
И туг его вывели.
Двое зеленых держали отца под руки. И вдруг двуротый ударил его по лицу.
— Мишка-а… — в один голос сказали двое. — Нервы…
А со мной произошло странное: я смотрел.
Мне казалось, я вижу фильм, в котором ведут отца, и держат, и бьют его. Я даже ощутил, что сижу перед экраном, а впереди — черные затылки.
Фильм был немым. И тут же все лопнуло и загремело.
Я бросился, я вцепился в усатого, схватив его за волосы.
Он оттолкнул и ударил меня. И вот я неудобно лежу на спине, скула звенит, и вечернее небо надо мной. Но это двуротый сделал напрасно — меня не бил даже Старик, за дело, и я знал, что не прощу такого никому.
…Нас побили и выгнали, чего браконьерам делать не следовало. Они выбросили наши вещи, и мы ушли. Но, узнав от меня о лосе, отец дал круг и вернулся с телевиком-пятисоткой. И сделал дальний снимок.
Мы прожили еще два дня, прячась и ночуя в сене. Те охотились, а отец подкрадывался и снимал — снимал их.
— Я им покажу лосей, — ворчал Старик. — Я покажу…
Потом мы пошли в деревню — не торопясь, часто отдыхая в пути.
Мы проходили короткие отрезки и подолгу отдыхали. И еще два раза ночевали в стогах. Я снова увидел куцую собаку — она молча гнала зайца в седой, морозной тишине лунной ночи.
