В ледяных просторах - страница 20
В семь часов вечера того же дня мы были на «Фоке», — по проторенному пути дорога легче. Пришли в самое время: ночью поднялась злая вьюга, ветер доходил до 20 метров в секунду. Хороши бы мы были без палатки и горячей пищи в такую погоду!
На «Фоке» за время нашего отсутствия жизнь установилась, мы пришли действительно «домой». Плотники закончили прочные сходни на лед. От сходен побежали тропинки в разные стороны: одна— к «колодцу», т. е. айсбергу за кормой, с которого кололи лед для питьевой воды, другая тропа, обогнув корму, протянулась до метеорологической станции, третья поползла на гору к геотермической станции. Над палубой протянулись веревки с бельем. Повар Иван с подоткнутым фартуком бегает в трюм, спотыкаясь о всюду шныряющих собак. Слышится стук топора и пение — кто-то, сидя на борту, укладывает на зиму снасти и мурлычет:
Да, как будто бы там, на далекой родине, если закрыть глаза и прислушаться.
А откроешь… Вокруг ледяное, как вспаханное, поле, стоит корабль с запушенными мачтами, слабо мерцает огонек в иллюминаторе, высокие мачты тянут взор к небу, а там над верхушками их ворошится бледными лучами северное сияние».
И внутри корабля, в тесных каютах, установилась жизнь. Каждое утро, просыпаясь, всякий принимался за свою работу. Много страниц моего дневника посвящено совершенно новым условиям работы и усилиям, какие приходилось затрачивать, чтоб добиться удовлетворительных результатов — всякий успех здесь труден. Нахожу описания, каких хлопот потребовала установка метеорологической станции согласно требованиям науки, сколько забот доставили нам первые наблюдения, как упрямо и настойчиво боролись наблюдатели со снежной пылью, раздробленной на мельчайшие частицы и проникавшей, казалось бы, в совершенно закрытые части самопишущих приборов — термографов и гигрографов, как трудно было наладить правильную работу этих инструментов и приспособиться к перемене лент на морозе и в бурю [52]. Обыкновенный дождемер-измеритель атмосферных осадков, — простой до смешного прибор, открытый в верхней части металлический конус — и тот доставил хлопот на несколько месяцев. По его милости выросли сложные постройки на льду, сначала из дерева, потом из снега — все с целью помешать ветру выдувать из дождемера его содержимое. Немало трудов стоило установить правильные наблюдения над морскими приливами [53]. Пришлось изобретать способы, предохраняющие прорубь от замерзания, заносов и оледенения приборов. Всякая работа на холоде и ветрах вырастала в сложное предприятие. Нахожу в дневнике свежую запись рассказа Седова, как он в первый раз делал астрономические определения долготы при ветре и сравнительно низкой температуре, — такие наблюдения нашим картографам приходилось делать постоянно.
«Вот влезли мы на гору к астрономическому пункту. Максимыч запыхался, я же подбадриваю — не отставать, планету прозеваем. А от него пар, как из бани. На горе сразу охладило — такое там хорошее течение воздушное. Поставили искусственный горизонт на табурет и ждем. По альманаху — через десять минут можно бы и начать, а тут — тучка, за ней другая. И так больше получаса. Как, говорю, Николай Максимович? А он уже закуржевел. Нет, нет, ничего, говорит, — а зубы-то оскаливаются. Наконец ушла эта тучка, я прицелился в Юпитера. И вот, смотрю, смотрю — вместо звезд — шлепки какие-то неясные. В чем дело? Подумал, объектив не тот, — нет, все как следует. Посмотрел еще — вот какое дело-то! Я близко держал инструмент и, наверное, от испарений тела стекло объектива замерзло, как окошко. А я Максимычу — это вы, Николай Максимыч, такого пару развели? А он что-то уж чуть слышно бормочет: «поскорей бы начинать, что ли, а то, говорит, — ртутный горизонт замерзнет». И рука с хронометром, вижу, дрожит. Снял я перчатку и начал. Повернул потом инструмент к фонарю, взглянуть на лимб. Что-то пальцам уж очень больно. Посмотрел на пальцы и вижу — кровь. Кожа примерзла к микроскопическому винту, да там и осталась. Э, думаю, так на десять высот пяти пальцев не хватит? Погрел другой рукой винты. Две высоты взял благополучно, на третьей опять прихватило. Говорю Максимычу отсчет, а сам — руку под рубашку. А Максимыч побелел весь и, еле-еле карандаш держа, градусы и минуты выводит. «Гггео-ррр-гий Яковлевич, — спрашивает, много ли высот еще бу-дд-ем б-ррр-р-ать?» Еще штук шесть-семь, говорю… Ну, зато мы хорошо назад бежали!»
