— Наверное, больной, — Ирка вздохнула, в очередной раз окинула себя взглядом и слезла с подоконника.
— А почему больной? — Пашка слабо, но заинтересовался темой разговора.
— Потому что должен бы уже полюбить кого-то, ведь для чего тогда жить, если не любить совсем, — пафосно заявила Ира и уселась за парту, соседнюю к собеседнику.
— А если любить, то тогда вроде как и жить есть зачем?
— Ну конечно: живёшь, значит любишь. Любишь — значит живёшь.
— Враньё! — со знанием дела заявил Паша, — я вот не люблю и живу. И ничего, нормально живу, не жалуюсь.
— Глупый ты, — Ирка вздохнула и долго посмотрела на Пашу.
— Ты больно умная, — пробурчал он и попытался углубиться в текст. Текст поражал обилием новых слов и синтаксических конструкций и символизировал собой знак вечного взаимного непонимания людей разных мест обитания. — А почему никого больше нет? Мы что самые левые что ли?
— А фиг его знает, может, опаздывают, может, просто забили на всё. Тебе-то что: будет людей мало — распустят.
— Типа ты нашу англичанку не знаешь?
— Ну… знаю… — немного неуверенно проговорила Ирка. — Нет, и правда, странно чего никого нет. Может, что и произошло… Может посмотришь?
— Слышишь, Ирка, я тут подумал….
— Да-а-а…
— Вот ты в английском вроде круто шаришь?
— Ну, круто.
— Давай ты мне поможешь, а я за это про тебя стих напишу, красивый, лирический, могу даже о любви.
— А ты умеешь? — засомневалась Ира.
— Спрашиваешь. Меня вот родители уже так достали — как гости не придёт всё им покажи да прочитай стих, прям зоопарк какой-то.
— Ну, прочитай чего-нибудь.
— Э-э-э, сейчас. — Пашка немного задумался. Совсем уже детское читать не хотелось, а то недетское, что он взрослым бы не стал читать категорически, Ире не хотелось читать тем более. Может этот? Пашка сосредоточился и стал проникновенно декламировать:
Страшные люди, страшные сказки
В их головах возникают порой
Чёрные карлики, красные глазки,
Так и взорвётся шар голубой…
Кто же их любит, страшные сказки?
Длинной, стальною пронзится иглой
Мозг протыкается, сонные глазки
Сразу не вникнут, что всё уж — отбой
Трель телефона в ночи раздаётся,
Не поднимай, ведь услышишь там ты
Голос лишь свой — и вдруг разобьётся
Голос там твой — он смерть суеты…
— Ну, неплохо, — неуверенно сказала Ира. Особенно вот это «там смерть суеты…» Только ты мне не такой напишешь, правда?
Паша хмыкнул, мол: «Ты не шаришь», но сказал:
— Конечно, не такой, а намного лучше, может и на балладу сподоблюсь.
— А когда?
— Ну, вот ты пока свободна? Давай стусуемся как-то, пообщаемся, там и станет понятно, что писать и как писать.
— Ну, ладно…
3
Капли чёрные и упругие, колышутся, поблескивают затаившейся маслянистой энергией и яркой силой, а после срываются с пальцев и падают, падают, замирают, искажаясь, и падают вниз. Паутина как живая алчет и жаждет новых капель и новых порций энергии. Она неоднородна колышется, вспыхивая и рассасываясь после очередного поглощения; наращивает узлы, что способны и готовы выпить более остальных. Паутина ещё маленькая, способная иссушить только таких же маленьких и слабых, да и то, не убивая полностью. Всего лишь лёгкая депрессия достанется ничего не подозревающей жертве, а после пропадёт и растает, и всё будет как всегда…
— Леонид? — О! Этот голос. Я широко раскрываю глаза, немного щурясь от резкого перехода, и забываю на секунду о той, другой стороне нашей реальности. Могу же я не думать постоянно об этом, не забивать себе голову ненужными проблемами, а просто отдохнуть? Наверное, могу…
— Как хорошо, что ты пришёл, мне так нужно было тебя увидеть, — она с облегчением улыбается — Света, мой светлый ангел, хотя, конечно же, она не светлая, скорее чёрная — стиль у неё такой — чёрные обтягивающие брюки, чёрная куртка, под ней элегантная блузка, а на лице большие чёрные зеркальные очки. Очки… Я невольно вспоминаю первую нашу встречу. Отчего-то мне в тот день захотелось сходить в кино. Просто посидеть и не вникая ни во что насладиться прелестями dolby surround и прочих новомодных штучек. Увы — фильм оказался скучен и убог. Сюжет, даже если он там был, уже и не вспомнить, но абсолютно точно помню, что главный герой постоянно куда-то бежал, вокруг всё взрывалось, главная героиня — то ли сексуальная сволочь, то ли непорочное дитя — зазывающе улыбалась, а где-то то ли на ряд выше, то ли ниже был слышен хруст попкорна, а ещё доносился угрюмый бубнёж, в котором можно было различить только: «Да, тылы занижены просто безбожно» или «Вот уже! Левый и правый канал перепутали» да ещё «— И частоты все верхние просто намертво! — И не говори…». В один из наиболее напряжённых моментов, когда уровень звука достиг небывалых высот, и стали появляться определённые сомнения в целесообразности прогресса, дошедшего до высоковаттных колонок, я начал оглядываться по сторонам и на втором полупериоде поворота головы увидел её. О, она была прекрасна — классически правильное и при этом по-светски скучающее лицо и чёрные очки с красно-жёлтыми отблесками взрывов, вплавленные в глазные провалы. Немного помявшись, я попытался начать разговор. Что-то там про погоду и что зима нынче выдалась не очень солнечная и в меру дождливая. Она мило улыбнулась, после чего завязался неторопливый разговор. Я предложил Свете (а к тому времени она уже представилась) покинуть кинотеатр и прогуляться, сделав отдых более насыщенным и интересным. Она согласилась, и мы действительно замечательно провели время. Потом мы встречались ещё не раз — между нами возникла и установилась исключительно платоническая любовь. Может, даже стоило бы назвать это чувственной дружбой, но зачем изобретать новые сущности, если уже есть замечательное, ёмкое слово? Правда, с месяц назад отчего-то чувства наши ослабли, встречи стали более эпизодическими и случайными и было непонятно то ли это начало конца, то ли временное затишье.
