В кварталах дальних и печальных... - страница 30

---

Перейти на стр. ОК

---

сесть и уснуть, обняв свои колени.

Как страшно думать в нежный этот час:

какая боль еще разбудит нас…

1996, июнь

Царское село

Александру Леонтьеву[28]

Поездку в Царское Село

осуществить до боли просто:

таксист везет за девяносто,

в салоне тихо и тепло.

«…Поедем в Царское Село?..»

«…Куда там, Господи прости, —

неисполнимое желанье.

Какое разочарованье

нас с вами ждет в конце пути…»

Я деньги комкаю в горсти.

«…Чужую жизнь не повторить,

не удержать чужого счастья…»

А там, за окнами, ненастье,

там продолжает дождик лить.

Не едем, надо выходить.

Купить дешевого вина.

Купить, и выпить на скамейке,

чтоб тени наши, три злодейки,

шептались, мучились без сна.

Купить, напиться допьяна.

Так разобидеться на всех,

на жизнь, на смерть, на все такое,

чтоб только небо золотое,

и новый стих, и старый грех…

Как боль звенит, как льется смех!

И хорошо, что никуда

мы не поехали, как мило:

где б мы ни пили — нам светила

лишь царскосельская звезда.

Где б мы ни жили, навсегда!

1996, июнь

Мщение Ахилла

1.

Издевайся как хочешь, кощунствуй, Ахилл,

ты сильней и хитрей, мчи его вокруг Трои.

Прав ли, нет ли, безумец, но ты победил —

это первое, а правота — лишь второе.

Пусть тебя не простят, но и ты не простил.

2..

Пусть за телом притащится старый Приам.

Но отдав, не в содеянном ты усомнишься.

Ты герой, ты не крови боишься из ран —

чужды слезы героям, и слез ты боишься,

хоть и плакал не раз, обращаясь к богам.

3..

Не за то ли ты с жизнью-уродкой на ты,

что однажды на ты был со смертью-красоткой?

…Ночь целует убитых в открытые рты

голубые, пропахшие греческой водкой,

и созвездья у них в головах — как цветы…

1996, октябрь

«Ангел, лицо озарив, зажег…»

Ангел, лицо озарив, зажег

маленький огонек —

лампу мощностью в десять ватт —

и полетел назад.

Спят инженеры, банкиры спят.

Даже менты, и те —

разве уместно ловить ребят

в эдакой темноте?

Разве позволит чертить чертеж

эдакий тусклый свет?

Только убийца готовит нож.

Только не спит поэт:

рцы слово твердо ук ферт.

Ночь, как любовь, чиста.

Три составляющих жизни: смерть,

поэзия и звезда.

1996

«Я жил как все — во сне, в кошмаре…»

Я жил как все — во сне, в кошмаре —

и лучшей доли не желал.

В дубленке серой на базаре

ботинками не торговал,

но не божественные лики,

а лица урок, продавщиц

давали повод для музыки

моей, для шелеста страниц.

Ни славы, милые, ни денег

я не хотел из ваших рук…

Любой собаке — современник,

последней падле — брат и друг.

1996

«Еще вполне сопливым мальчиком…»

Еще вполне сопливым мальчиком

я понял с тихим сожаленьем,

что мне не справиться с задачником,

делением и умноженьем,

что, пусть так хвалят, мне не нравится

родимый город многожильный,

что мама вовсе не красавица

и что отец — не самый сильный,

что я, увы, не стану летчиком,

разведчиком и космонавтом,

каким-нибудь шахтопроходчиком,

а буду вечно виноватым,

что никогда не справлюсь с ужином,

что гири тяжелей котлета,

что вряд ли стоит братьям плюшевым

тайком рассказывать все это,

что это все однажды выльется

в простые формулы, тем паче,

что утешать никто не кинется,

что и не может быть иначе.

1996

Московский дым

Тяжела французская голова:

помирать совсем или есть коней?

…Ты пришёл, увидел — горит Москва,

и твоя победа сгорает в ней.

Будешь ты ещё одинок и стар

и пожалуешься голубым волнам:

— Ведь дотла сгорела… Каков пожар!..

А зачем горела — не ясно нам.

Разве б мы посмели спалить Париж —

наши башни, парки, дворцы, дома?

Отвечай, волна, — почему молчишь?

Хоть не слаб умом — не достать ума…

И до сей поры европейский люд,

что опять вдыхает московский дым,

напрягает лбы… Да и как поймут,

почему горим, для чего горим?

1996

В ресторане

Нашарив побольше купюру в кармане,

вставал из-за столика кто-то, и сразу

скрипач полупьяный в ночном ресторане

пространству огранку давал, как алмазу,

и бабочка с воротничка улетала,

под музыку эту металась, кружилась,

садилась на сердце мое и сгорала,

и жизнь на минуту одну становилась

похожей на чудо — от водки и скрипки —

для пьяниц приезжих и шушеры местной,

а если бы были на лицах улыбки,

то были бы мы словно дети, прелестны,

и только случайно мрачны и жестоки,

тогда и глаза бы горели, как свечи, —

но я целовал только влажные щеки,

сжимал только бедные, хрупкие плечи.

Читать дальше

---

Перейти на стр. ОК

---