Когда сын Панах–хана Мехралы–бек занялся укреплением Шушинской крепости, Кязым вместе с другими казахцами перебрался в Шушу. Поначалу ему пришлось поступить подручным в мастерскую одного тебризца, но когда благодаря междоусобицам караванные пути из Ирана оказались отрезанными и стал ощущаться недостаток в тканях, Кязым, поднакопив деньжонок, открыл собственную мастерскую. Ткацкое дело в Шуше расширялось, и вскоре он вместо землянки построил небольшой домик.
Вагиф не чурался земляка–простолюдина, помогал всем, чем мог, и позументщик хорошо знал дорогу в его дом. Теперь он тоже решил наведаться к Вагифу — потолковать, попросить совета.
Вагиф велел просить сразу как только слуга доложил о Кязыме. Гость разулся и, несколько робея, вошел в комнату. Вагиф сидел на своем обычном месте, писал стихи.
— Хо! Кязым, — весело воскликнул он, увидев земляка, и положил перо. — Ну здравствуй, здравствуй!..
Вагиф указал ему место подле себя.
Кязым, благодарственно сложил на груди руки, несколько раз склонил в поклоне голову и пристроился на тюфячке возле хозяина.
— Ну, какая беда тебя привела? — Вагиф приветливо взглянул на гостя.
— Благодарствуй, ахунд! Есть одно дельце… Никак решить не могу…
— А что такое? — заинтересовался Вагиф.
— Да вот с дочкой морока… Как говорится, час от часу не легче… Гачаг Сафар породниться надумал!
— Гачаг Сафар?! — Вагиф удивленно глянул на гостя. — Это как же так?
— Я и сам толком не пойму… Прислал свата — вот и думай, как хочешь: и отдать боязно, а не отдашь, как–бы беды не нажить! Ехать на ишаке срамно, а свалиться с него еще хуже!..
— Постой, постой!.. Неужели гачаг сам не понимает: — какая может быть женитьба, когда у него самого всего и хозяйства что конь под седлом?
— Вот то–то и беда, что не понимает. Знал бы грешник, что грешит, может и греха бы не было!..
— Да… — Вагиф призадумался. — Ну, а чем я тебе могу помочь?
— Да видишь, ахунд, парень–то что твердит: объявиться хочу. Пускай, дескать, хан меня простит, я честным трудом жить буду!
— Значит, гачаг Сафар надумал покончить с этой жизнью? Но ведь если что не так, у хана разговор короток: устроит суд и повесит!
— Клянется, что верой и правдой служить будет!..
Вагиф помолчал, задумчиво разглядывая агатовый перстень на мизинце правой руки.
— Тут я только один путь вижу, — сказал он и повернул перстень. — Тегеранский наместник сватов к Ибрагим–хану прислал. Хан согласился, старшую свою отдает — Кичикбегим. Скоро свадьба. Вот к невесте и надо обратиться, чтоб отца упросила. Она как будет прощаться, у хана сердце смягчится, ни в чем не сможет дочери отказать. Только придется сперва с матерью ее, с Шахнисой–ханум, переговорить. Я сегодня буду у нее, зовет для совета… Посмотрим, что она скажет.
— Спасибо тебе, ахунд! — обрадованно воскликнул Кязым, с жадным вниманием слушавший Вагифа. — Сразу от сердца отлегло! Ужаленный змеей и веревки всю жизнь боится. Сам знаешь, как мне на моем веку досталось… Только–только в люди выбился, верный кусок хлеба детям добывать начал, опять напасть на мою голову!.. Вот уж воистину: «Козел за шкуру свою дрожит, а мясник прикидывает, сколько сала будет!..»
— А чего козлу за шкуру дрожать? — с улыбкой спросил Вагиф. — Вроде нет причин…
— Не скажи, ахунд! Людям на язык попасть боязно. Ничего нет хуже, как станут про тебя судить да рядить!
Вагиф от души посмеялся над этими опасениями, успокоил земляка, и они распрощались.
Шахниса–ханум занимала комнату, окна которой смотрели на Дабтелеб[17] и Халфали[18]. Стены и потолок ее покоев были красиво расписаны, простенки украшены сценами из «Лейли и Меджнуна», «Фархада и Ширин». Над тюфячком, где любила сидеть Шахниса–ханум, изображен был Фархад, киркой прорубающий скалу. Вагиф застал ханшу на обычном месте. Одна из рабынь, стоя на коленях перед госпожой, показывала сшитое из кусочков покрывало. Увидев Вагифа, Шахниса–ханум сделала знак женщине, та поспешно удалилась.
— Ну, ашуг, — кокетливым голосом сказала ханум, ответив на приветствие Вагифа (она всегда звала его шутливо — «ашуг»), значит, непременно звать тебя надо, чтоб пришел? А ведь Кичикбегим твоя ученица! Пристало ли наставнику забывать ученика? Дурно это, ашуг, дурно!.. Да ты сделай милость — садись!
