Услышав шаги Марка на лестнице, мадам Этьен поспешила налить ему кофе. Марк поцеловал мать в лоб. Его лицо после умывания было еще слегка влажным, он никогда не вытирался досуха, у него никогда ни на что не хватало времени. «Он еще больше похудел за последние дни, — подумала мадам Этьен. — В его возрасте большинство мужчин начинает полнеть. А вот он — нет!» Какая-то женщина (мадам Этьен уже не помнила, кто именно) однажды сказала, что Марк навсегда сохранит стройность и гибкость, свойственную прыгунам с шестом. В тот год ему минуло двадцать. Разговор этот происходил летом на пляже. Все девушки были от него без ума. Ни одна не устояла бы перед ним. В ушах мадам Этьен еще звучал голос той дамы на пляже.
Он слишком много работает. Так было всегда, особенно вначале, когда господин Женер взял его себе в сотрудники. Это был тяжелый период в жизни Марка. Он по двенадцати часов просиживал в своем кабинете, света белого не видел. Словно три года просидел в подвале. Даже по воскресеньям он утром бывал в банке. Да и теперь он все еще так работает. Конечно, не считая этих последних дней. «Я ни о чем с ним не буду говорить. Во всяком случае — сейчас. Это будет лучшее доказательство моей любви к нему. Пусть он уедет сегодня, как уезжает обычно в понедельник утром, проведя со мной воскресенье, в тот же час, что и всегда».
Мадам Этьен пристально посмотрела на сына.
— Марк, надеюсь, они не поставят под сомнение твою честность?
— Не думаю, — ответил Марк. — Они не посмеют. Они уже пытались, но убедились, что это невозможно.
— Ты уверен?
— Уверен, что пытались. Не огорчайся, мама.
— А может зайти речь о твоей личной жизни?
— Какое им дело до моей личной жизни?
— Не знаю, дорогой, но люди задают столько вопросов. Поэтому я и пытаюсь…
— Вот именно… — прервал ее Марк. — Почему ты всегда пытаешься перебрать все возможности? Разве, по-твоему, в моей личной жизни есть что-то такое, что можно обернуть против меня?
— Нет, нет, что ты!.. Но люди так любят лезть в чужие дела… Разве их касается, что Дениза развелась с мужем, чтобы выйти за тебя замуж? Дениза и ты — ведь тут все очень просто, не правда ли, дорогой?
— Да, — сказал Марк, — очень просто.
— А теперь ты раздумал жениться?
— Мы оба раздумали.
Зазвонил телефон. Мадам Этьен вздрогнула и с трудом поднялась — у нее были больные ноги.
— Разве я могу испытывать хоть малейшее доверие к этим людям?
Она сняла трубку.
— Нет, нет, — сказала она, — он еще не уехал. Сейчас он подойдет.
Оконные рамы скрипели от ветра.
— Это господин Женер, — сказала она сыну.
— Алло, Марк? Говорит Женер. Я хотел вам позвонить вчера вечером, но слишком поздно вернулся домой, боялся вас разбудить. Как вы себя чувствуете, старина?
— Очень хорошо, — ответил Марк. — Прекрасно. Мне очень жаль, что вы поднялись в такую рань из-за меня.
— Я не мог этого не сделать. Вы должны обещать мне, что будете владеть собою.
— Обещаю.
— Даже если вас будут провоцировать на скандал?
— Даже в этом случае.
— Если вы выйдете из себя, он вас все равно перекричит.
— Я знаю.
— И еще одно, Марк. Я считаю, что нет никакой необходимости, более того, просто нежелательно касаться его прошлого.
— Я очень плохо знаю его прошлое.
— Было бы лучше, если бы вы его совершенно не знали, гораздо лучше.
— Все эти политические истории внушают мне отвращение, — сказал Марк.
— Эта история не имеет отношения к политике. То, в чем его обвиняют, дело чисто экономическое, и только. Это бесспорно. Но мне будет неприятно, если вы хотя бы упомянете об этом.
— Почему?
— Из-за вас, Марк.
— Не понимаю все-таки, почему вам было бы неприятно, если бы я…
— Я считаю, что вы должны исходить из интересов банка и только банка, не припутывая сюда все эти истории.
— Хорошо, — сказал Марк. — Я вам обещаю все время напоминать себе, что эта история чисто экономическая, и только. Не хотите ли вы сделать мне еще какое-нибудь наставление в этом духе?
— Послушайте, — сказал господин Женер, — если здесь и есть какой-нибудь политический оттенок, то лишь…
— Согласен! — прервал его Марк. — Лишь в том, что этот господин спустя десять лет снова сумел оказаться на коне. Иначе говоря, я имею право заявить, что он негодяй, но не должен уточнять, почему.
