— Помолчал бы ты лучше, Рей, — сказала Полетта.
— Нет, я еще не кончил. Так вот, атаковать их надо сразу же. Не давать им опомниться. Вы должны нокаутировать их в первом же раунде, иначе они вас уложат.
— Согласен.
— Я вам говорю то, что чувствую, я привык говорить напрямик.
— Налить вам еще кофе?
— Нет, — ответил Марк, — мне пора идти. Я завезу ребят в школу, ладно?
Дети уже стояли одетые.
На улице по-прежнему дул ветер, но уже выглянуло бледное солнце. Марк высадил девочку у подъезда материнской школы[1]. Мальчик уже ходил в «настоящую» и очень этим гордился. Сидя в машине, он забавлялся тем, что опускал и поднимал стекло.
— У вас прекрасная машина, господин Этьен.
— Нет. Она старая.
— Это неважно. Я люблю и старые машины. Вот моя школа…
Мальчик коснулся губами щеки Марка. У него была круглая стриженая голова и круглые, черные, блестящие глаза.
— Все будет хорошо, господин Этьен, — проговорил он вдруг быстро и очень серьезно.
Марк оставил свою машину на бульваре Инвалидов и пешком дошел до авеню де Бретей. Старухи выходили из церкви Сен-Франсуа Ксавье. Как только они показывались в дверях, ветер едва не сбивал их с ног.
— Хау ду ю ду, Марк? Ну как? Кремень? Готовы к бою?.. Поглядите только, как он спокоен!.. Филь бы не был таким молодцом. Куда ему!.. Филу, Марк пришел! — выпалила одним духом Мари-Лор Морнан с обычной для нее аффектацией.
Марк давно уже понял, что эта аффектация порождена не столько манерой держаться, принятой в той среде, к которой принадлежала Мари-Лор, сколько искаженной до неузнаваемости и анахронической американоманией, ставшей модной после Освобождения и поддерживаемой теперь чтением великого множества американских романов.
— Здравствуй, поборник справедливости! Покажись-ка, рыцарь без страха и упрека! Как поживаешь? — раздался из столовой голос Филиппа Морнана.
— Очень хорошо, — ответил Марк.
— Садись, возьми грейпфрут.
На нем был халат из темно-розового кашемира. Он никогда не одевался, как все, но при его росте — метр девяносто один или девяносто два — и непропорционально длинных ногах некоторая эксцентричность в одежде ему скорее шла. Вообще Марк считал, что Филипп может разрешить себе многое такое, чего он, Марк, никогда бы себе не позволил.
— Возьми, возьми грейпфрут, старина! Тебе надо быть терпким, как тысячи грейпфрутов, чтобы тебя не так легко было съесть.
— Нет, — сказал Марк, — лучше налей мне что-нибудь покрепче.
— Виски?
— А рома у тебя нет?
— Это та гадость, из которой делают грог? — спросила Мари-Лор и воскликнула: — Фи, Марк! Как было в Немуре?
— Мрачно.
— Вы где-нибудь бывали? Встречались с людьми?
— Нет.
— Бедняжка!
— Ну, а как поживает банк? — спросил Марк.
— Здоров как бык. Я никогда еще не видел такого процветающего банка, — ответил Филипп.
Филипп был прекрасный юрист, обладавший исключительными, прямо-таки фантастическими знаниями. Можно было только диву даваться, как он успел их приобрести. Он уверял всех, что очень ленив, и никто этого не опровергал. Но он всегда мог ответить на любой вопрос. Он напоминал тех маньяков, знатоков истории Наполеона, которые, не задумываясь, назовут поименно семь потомков второго повара на острове Святой Елены, чтобы выиграть стиральную машину в радиовикторине.
Филипп Морнан поступил в банк вскоре после Марка. В то время они оба работали помощниками старика Марешо и были неразлучны. Их называли диоскурами и видели в них надежду банка. И Марк готов был поклясться, что Филипп не испытал никакой горечи, когда Женеру пришлось выбрать одного из них. К тому же несколько недель спустя Морнана назначили заведующим юридическим отделом. На такое назначение жаловаться не приходилось. Отдел Филиппа был расположен на шестом этаже, под самым чердаком, вдали от святая святых — правления банка, и поэтому вскоре Филипп взял привычку приходить на работу через день, и то лишь после обеда, а затем и через два дня — только просмотреть досье и подписать корреспонденцию. («Я никогда не пропускаю больше четырех дней кряду», — говорил он. Но ведь Марк не ходил его проверять.) Приход Драпье поначалу обеспокоил Филиппа, но он продолжал вести себя, как прежде. «Защищай мою голубятню, Марк. Любой ценой защищай, — говорил он Марку. — В конце концов ты здесь для того и сидишь, чтобы покрывать своих сотрудников». И никаких замечаний со стороны нового начальства Филипп не получил.
