- И мне жаль, - сказала Нина, она не почувствовала сарказма в последних словах Марданова, - но что поделаешь? Никак нельзя не поехать.
Голос ее звучал довольно искренне, и Марданову стало легче.
- А может быть, завтра встретимся? - спросил он, уверенный, впрочем, в отказе.
- Завтра я уезжаю... Я проводницей работаю. Москва - Владивосток. Завтра в рейс.
- Я понимаю...
- Но если хотите, можно сегодня попозже встретиться, я управлюсь с делами и приеду. Поздно, правда, будет, часов в десять.
- Ничего, - уверил ее Марданов, - не поздно.
- А хотите, едемте со мной, я только возьму посылку и назад, это двадцать минут от Киевского вокзала.
Конечно, Марданов хотел, и они поехали вместе к какому-то из ее начальников за посылкой, которую кто-то должен был встречать во Владивостоке.
В город они вернулись к десяти часам, и опять перед Мардановым встал вопрос: что делать дальше?
В ресторан их не пустили - не было мест, да и посылка оказалась тюком величиной с Марданова, так что будь места - их все равно не пустили бы.
Но на всякий случай Марданов ворчал.
- Что за народ, - говорил он, - некуда пойти вечером. В ресторанах мест нет, закрываются в двенадцать, а в одиннадцать свет тушат - насильно укладывают людей спать.
- А как в Баку?
Как в Баку подобные дела обстоят, Марданов толком не знал, но ситуация требовала того, и он врал:
- В Баку всегда есть куда пойти, и днем и ночью, было бы желание.
Чуть позже они стояли в подземном переходе, Марданов радовался тому, что здесь не очень холодно, и говорил время от времени: "Что же можно придумать?", понимая в то же время, что придумать что-то новое он не сможет, а то, что ему было известно из рассказов коллег, - посещение ресторана - оказать
лось неосуществимым. Можно было еще, конечно, пойти куда-нибудь к друзьям, как это делал в подобных случаях Рахманбеков, но друзей у Марданова в Москве не было, и поэтому он снова и снова повторял: "Что же можно придумать?"
- Может, ко мне пойдем, - предложила вдруг Нина.
К этому времени Марданов уже знал, что отец Нины проводник (Москва Алма-Ата) и находится в рейсе. Но еще он знал, что у нее есть брат-школьник, и о нем он спросил, чтобы выяснить, насколько происходящее сейчас совпадает с тем, что рассказывали ему сослуживцы.
- Я его предупредила, чтобы он сегодня к бабушке поехал, - рассеяла Нина последние сомнения Марданова в смысле своего
приглашения.
Теперь уже Марданов хорошо знал, что надо делать, все стало на свои места, и далее, следуя опыту своих коллег, он действовал как в хорошо изученном шахматном дебюте.
Они пошли в гастроном и купили к ужину все, что, по представлению коллег Марданова, полагалось покупать в таких случаях. Это было так приятно, Марданов ходил по отделам, и все названия, которые он извлекал из памяти, были ответными ударами на те уколы, которые наносили ему его сослуживцы, возвращаясь из командировок и отпусков и рассказывая об этих самых приготовлениях к ужину наедине.
Потом они взяли такси и ехали долго, прежде чем добрались до двухэтажного деревянного дома, в котором она жила, - за то же время Баку можно было пересечь не меньше пяти, а то н шести раз, - на цыпочках прошли по скрипучим лестницам,, мимо дверей, за которыми жили хорошие соседи, мимо дверей плохих соседей и мимо дверей соседей-сволочей.
Теплая и красноватая от нависшего над столом огромного матерчатого абажура комната Нины покорила Марданова своим уютом.
Нина проворно распаковала и расставила на столе все купленное в гастрономе, и ему пришлось покинуть большой диван, знакомый еще с довоенных лет своими вышитыми подушечками и гобеленом, чтобы подсесть к столу.
- Ну, что ты сидишь, как в театре, - сказала Нина. - Скоро двенадцать, разливай.
Наступила трудная минута сомнений, Марданову, конечно,, хорошо было известно, что им следует сейчас распить бутылочку, мало того, он знал, что должен и Нину склонить к этому, необходимому для естественного развития событий мероприятию, и поэтому он разлил водку по маленьким граненым стаканчикам, положил себе и Нине понемногу всякой еды, взялся даже правой рукой за свой стаканчик, но от мысли, что он должен вылить содержимое стакана в себя, ему стало тошно. Но и того, как он откажется, тоже представить себе не мог и поэтому поднял стаканчик и сказал:
