Степан Тихонович хотел сказать, что МТС не обеспечила колхоз сеноуборочными машинами, но Молчанов не стал слушать.
— Не сдав в установленный срок сено, вы совершаете антигосударственное преступление. Я категорически спрашиваю: на чью мельницу вы льете воду?
Степан Тихонович сидел, опустив голову. Он уже чувствовал себя преступником и настойчиво допрашивал себя, а не льет ли он в самом деле воду на чью-нибудь мельницу?
Есть люди, которым как бы доставляет удовольствие подрезывать острому, думающему человеку крылья.
Вскоре после избрания председателем колхоза Степан Тихонович пришел к выводу, что легкие временные помещения для окота тормозят развитие животноводства. Их ремонт уже обошелся колхозу дороже, чем если бы построить новые, капитальные. Чтобы их построить, своими, доморощенными специалистами не обойтись. Правление решило нанять в городе производителя работ — инженера.
Молчанов вызывает Степана Тихоновича и насмешливо говорит:
— Какой там еще инженер? Ты что, Устава сельхозартели не знаешь? Поставь колхозника с топором — и все дело.
В большом хозяйстве всегда можно найти упущения. Если нельзя было лишний раз наказать кировского председателя за какие-нибудь серьезные ошибки — показатели колхоза говорили сами за себя, — находили мелочи.
Не поддержат, где нужно было поддержать, и потом сами же спрашивают Степана Тихоновича:
— Ну как твои молочные реки с кисельными берегами? Наобещал?
Все чаще задумывался Степан Тихонович: ну, хорошо, пусть я сам плохой, но при чем колхоз? Обиделись на меня, а отказали в денежной ссуде для вывозки леса на виноградные опоры колхозу. Не по душе председатель, а комбайна для заготовки силосной массы колхозу не дали. И что бы ни попросил — не для себя, для колхоза — либо вовсе не дадут, либо дадут в последнюю очередь.
Когда Степан Тихонович входил в райком или в райисполком, его уже встречали не иначе, как иронической репликой:
— Ну что, опять с какой-нибудь идеей?
Со временем на каждом пленуме и совещании не забывали задать вопрос:
— Где ваша былая слава?
* * *
Два — три месяца жизнь в районе, как вода под береговыми вербами: не то движется, не то стоит на одном месте, и потом поднимается буря. День и ночь заседает бюро. Разъезжаются по колхозам уполномоченные. Сыплются на головы председателей колхозов выговоры со строгим предупреждением и без строгого.
И называется это: создать напряжение в работе.
Но вот опять затишье. Ни волны, ни даже легкой зыби на успокоившейся поверхности районной жизни. Ни один парус не встрепенется до новой кампании.
В давно обжитые берега текущих хозяйственных кампаний привычно устремляются мысли Неверова и Молчанова. Все, что лежит за этими берегами, представляется не столь важным, третьестепенным. Все, за что не взыскивает каждую пятидневку обком, можно отложить. Когда-нибудь, на свободе, и до этого дойдут руки.
И откладывается от посевной до уборочной, от уборочной до посевной. Что надо было решать изо дня в день — не решали. Все не доходили руки. Третьестепенное, запускаясь, вырастало в проблему.
Когда-то суглинистые склоны приречного правобережья были сплошь одеты виноградниками. Нельзя было глаз оторвать от их изумрудно-курчавой зелени. Год от году картина менялась. Бугры заметно лысели, все явственнее проступали сквозь виноградную листву блекло-голубые пятна полыни. А вскоре она разлилась и захлестнула благодатные склоны. И теперь уже редкие массивы садов сиротливо зеленели на унылом серебре полыни.
Конечно, немало отразилась на состоянии виноградных садов фашистская оккупация. Одну часть захватчики потоптали танками, другую — сожгли. Столетние виноградные лозы порубили на дрова для офицерских и солдатских кухонь.
После изгнания захватчиков часть корней удалось спасти: женщины руками отрывали чубуки из золы и отхаживали их, как малых ребят. Кое-что в колхозах посадили заново. Правда, сравнительно с тем, сколько пустует плодороднейшей земли, совсем немного. Просто малую толику, каплю в море неиспользованных возможностей.
В чем же дело? Что мешает бурно двинуть вперед одну из доходнейших отраслей хозяйства колхозов?
