Рокот тридцатьчетверок Довголюка постепенно удаляется. Перед гребнем батальон разворачивается в боевой порядок и, ускоряя движение, переваливает высоту. Небо в той стороне темнеет от поднятой гусеницами пыли.
* * *
К высотке, отмеченной на карте числом 161.1, подтягивается мотострелково-пулеметный батальон старшего лейтенанта И. Суха. Получив задачу, комбат ускоренным шагом ведет бойцов за танками Довголюка.
Начинают выползать из оврага и первые семидесятки. Я вижу, как вначале показывается задранный кверху конец орудийного ствола, потом башня и потом уже, медленно перевалившись носом, показывается весь танк. 1-я рота сосредоточивается возле кустиков, где совсем недавно стояли машины Довголюка.
— Передайте Грабовецкому, чтобы ускорил переправу, — приказываю я.
Но едва мотоциклист-связной скрывается в овраге, как над Доном появляются вражеские бомбардировщики. Разбившись на две группы по девять самолетов, гитлеровцы начинают бомбить Калач и понтонный мост. Внизу у реки торопливо хлопают орудия, и высоко в небе, среди темных силуэтов, расплываются белые облачка разрывов. Это открыла огонь зенитная батарея, которую только что установили рядом с переправой. Но стреляет она недолго. Группа бомбардировщиков, сделав круг, резко идет на снижение. Из-под фюзеляжа густо сыплются бомбы. У-ух, у-ух, у-ух — стонет земля. После этого батарея безмолвствует.
Самолеты разворачиваются на третий заход. Усиливается и артиллерийский обстрел переправы.
Прибывший связной докладывает: бомбы угодили в самую позицию зенитных установок. Не желая рисковать, капитан Грабовецкий укрыл танки в роще и переправляет их по одному.
«Молодец!» — мысленно одобряю я действия комбата.
Наконец со своим хозяйством появляется и начальник штаба бригады Грудзинский. Рассредоточив машины в небольших овражках, подполковник ходит с озабоченным видом, что-то высматривая.
— Вы что? — окликаю его.
— Место для штаба подыскиваю. Пожалуй, подровняем малость эту выемку и тут расположимся. Не возражаете?
— Действуйте, — соглашаюсь я.
Минуло уже около получаса, как ушли танки Довголюка. Стрельба, сразу усилившаяся, некоторое время удалялась. Но теперь слышимость не меняется, и это начинает тревожить. Пытаюсь связаться с Довголюком по радио, но он не отвечает. Посланный к нему офицер связи В. М. Макаров не возвращается.
— Симонов!
— Слушаю, товарищ полковник.
— Ну-ка, в первый батальон, одна нога здесь, другая — там. Вы это умеете.
Минут через двадцать Симонов возвращается, но без Макарова.
— Все в порядке, товарищ полковник, — докладывает он. — Противник отходит к северу. Танковый батальон с боем продвигается к «Полевому стану». Стрелковые цепи Суха движутся за танками. Со мной связной от старшего лейтенанта.
Подзываю связного:
— Как дела в батальоне? Каково настроение людей?
Боец лет двадцати, облизав сухие, припеченные зноем губы, бойко отвечает:
— Настроение отличное, товарищ полковник. Потерь нет. Немец улепетывает.
Успех всегда окрыляет. А для связного, судя по всему, это первый бой. Он сильно возбужден, раскраснелся.
Увидел — враг отступает, и уже думает, будто бой выигран. Разочаровывать его не стал. Настроение — великое дело. Если он немного и заблуждается, это не так страшно. Главное — у него уверенность в себе и нет страха перед мощью противника.
Николаев, чуткий на такие вещи, улыбается:
— Раз улепетывает, значит, не так страшен черт, как его малюют. Верно?
— Верно, товарищ старший батальонный комиссар. Нынче не сорок первый. Теперь и у нас танки, во-он их сколько. А против танков фриц не дюже устойчив.
Из оврага выносится мотоцикл с коляской. Офицер из штаба корпуса привез новый приказ. Он краток: ввести в бой 2-й танковый батальон. Направление удара то же.
— Где Грабовецкий?
— Я здесь, товарищ полковник. — Капитан словно ждал вызова.
— Как с переправой?
— Только что закончили.
— Высылайте вперед роту Берковича. Его задача — прикрыть правый фланг и тыл батальона Суха. Когда соберутся остальные роты, двигайте к «Полевому стану». Удар наносите вдоль дороги, справа от нее.
— Есть!
Ровно через десять минут Т-70 мчатся к гребню.
