А потом они ходили по палатам и давали концерт. Раненые встречали их радушно, хлопали щедро и подолгу не отпускали. И все же всегда на душе скребли кошки — нельзя было спокойно смотреть на все эти бинты, костыли, повязки, на измученных болью людей.
После этих концертов Антону становилось еще тяжелее, и все больше гвоздила в голове мысль: на фронт надо, на фронт.
Аня подошла ко мне на перемене.
— Ну, выучил стихотворение? — спросила она.
— Какое еще стихотворение?
— Вот человек! — сказала она. — Я ж тебе говорила: в госпиталь пойдем с концертом.
— А-а-а, — сказал я, — так я знаю стихи.
— То, что ты мне рассказывал, не нужно, — отрубила она, — про подвиги нужно. Про подвиги, понял?
Конечно, я ни черта не стал учить новые стихи. Я и так их знал достаточно и мог прочитать самые героические. Например:
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На Кронштадтский лед…
Или «Гренаду» Михаила Светлова, или… да много я знал.
На следующий день после уроков Аня прицепила меня на буксир к Боре-маленькому, а сама побежала искать Антона. Мне показалось, что вид у нее был растерянный.
Мы топали через весь город, и Боря рассказывал мне про свою жизнь. Он был действительно маленький — мне по плечо, подстрижен под «полубокс», но, как ни голодно было, выглядел все равно каким-то кругленьким.
— Что д-делать? — говорил Боря. — Н-не знаю. К-как дармоед д-дома сижу…
Я ничего не мог ему сказать. Я и сам себя дармоедом чувствовал.
В первой же палате Аня объявила:
— Сейчас расскажет стих Дима Соколов из Ленинграда.
И я неожиданно для себя, даже не задумываясь, прочел «На холмах Грузии». Я кончил читать, и было тихо, очень тихо. Я посмотрел на Аню. Она стояла, прислонившись к двери, и лицо у нее было такое, будто она и не слышала, что я читал. А раненые — их было человек двадцать в этой палате смотрели на меня. И никто не хлопал.
— А еще, еще, паренек, — сказал один из них, — про Питер, а?
Не знаю, что на меня нашло, но я, проглотив какой-то комок в горле, начал:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…
И дальше. А потом в середине я забыл. Забыл, и все тут. А раненые хлопали, кто как мог, и кричали: «Еще, давай еще…» А я больше не мог и выскочил в коридор. Дверь в палату оставалась открытой, и я слышал, как Аня спела «Синий платочек», а Лиза пела частушки про Гитлера, и им тоже очень громко аплодировали. Потом странный такой парень Коля — его почему-то называли Карбасом, и он, по-моему, даже не из нашей школы рассказывал разные байки, и раненые хохотали. А после него — под Антонов баян — зло и лихо отбивал чечетку Арся Гиков.
Аня вышла в коридор, подошла ко мне, и голос у нее задрожал, когда она спросила:
— Ой, Димка, Димка, что делать будем?..
Я удивленно посмотрел на нее.
— В той палате, — она показала вдаль по коридору, — в той палате… Антона отец лежит. А Антон ничего не знает…
— Что?!
— Да, — сказала она. — Он почти все время без сознания, а когда в себя приходит, ничего не помнит. Они там, — она кивнула на палату, где выступали ребята, — еще долго будут. Пойдем.
У окна на крайней койке лежал пожилой мужчина. Лицо серо-землистое, глаза глубоко запали, а веки плотно сомкнуты, и нос острый. И даже не видно было, дышал он или нет.
— Он же мертвый, Аня, — сказал я тихо.
— И мертвый не мертвый, и живой не живой, — отозвался лежавший рядом молодой паренек, — третью неделю из-под самого Мурманска в себя не приходит. И как звать, неизвестно, и кто такой, неизвестно: документов при нем никаких не было. Видать, в разведку шел, когда шарахнуло. Морячок тут один был, легко раненный, уже выписался, говорил: под землей и камнями его нашли, только сапоги с подковками торчали.
— Аня, это точно он? — спросил я.
Она молча кивнула.
— Ты что, сестренка, его и взаправду знаешь? — спросил паренек. То-то я смотрю, ты когда заходила на днях, как его увидела, так сразу и выскочила. Начальству хоть доложила?
— Сегодня только сказала, — виновато ответила Аня. — Не уверена была…
— Родня-то есть? — спросил другой раненый.
— Жена есть, — сказала Аня, — и сын. Он здесь. Нет, не он, не Дима, добавила она, когда все посмотрели на меня.
