— Спрячем?
Димка кивнул. Шняка носился по «Зубатке» сломя голову, лаял, ловко увертывался, проскальзывал между ног. Видно, он решил, что с ним играют. Афанасий Григорьевич мрачно наблюдал за этой картиной, потом сердито махнул рукой и отправился к себе в каюту.
Гонялись за Шнякой человек десять, и только Шкерт стоял у левого борта под самым полубаком и насмешливо поглядывал на эту суматоху да вахтенный матрос на мостике, смеясь, подавал команды: «Заходи слева, дуй в кильватер, хватай за хвост!»
И вот зажатого с трех сторон пса погнали вдоль левого борта прямо на Шкерта.
— Держи! — крикнул Антон.
— Ага, — сказал Шкерт, схватил прижавшегося к его ногам Шняку за холку, подержал его так немного, а потом… потом спокойно бросил за борт.
Послышался визг, раздался всплеск и жалобный собачий скулеж. А Шкерт стоял и улыбался, и улыбочка у него была такая, что Димка не выдержал и рванулся к нему, но Антон придержал его и сам двинулся к Шкерту, остальные ребята — за ним.
— Вы что? — спросил Шкерт. — Я ж приказ выполнил.
Антон взял его за грудки, но в это время раздался еще более громкий всплеск и отчаянный крик:
— Человек за бортом!
Метрах в трех от судна в воде, держа под мышкой барахтающегося Шняку и сильно загребая правой рукой, подплывал к «Зубатке» тот парень, который сказал, что он с Дальнего Востока. Вахтенный матрос хотел поднять тревогу, но Антон сказал:
— Друг, не надо, мы сами.
Антон прополз под леерами и улегся на палубе. Мальчишки ухватили его за ноги, и он, свесившись с борта, принял из рук парня замолкшего одуревшего Шняку. Спустили трапик, и дальневосточник взобрался на палубу. С его одежды натекла целая лужа.
— Молодцы, салаги! — крикнул матрос. — Палубу подотрите.
Антон со Шнякой в руках пошел в кубрик. Он опустил пса на палубу, сел на нары и сказал:
— Ночь пусть здесь побудет, а утром что-нибудь придумаем.
— А что Громову доложим? — ехидно спросил Морошка.
— Что надо, то и доложим, — ответил за Антона Арся.
— До чего же все благородные… — сказал Морошкин и улегся на нары.
Парень, вытащивший Шняку, раскладывал по скамейке вдоль стола свою промокшую одежду. Антон подошел к нему и сказал:
— Ты бы на воздухе повесил, ветерком провеет — к утру сухая будет. А вообще-то, ты, паря, силен!
Парень широко улыбнулся.
— Жалко зверя, однако, — сказал он.
— Как звать-то? — спросил Арся.
— Толик. Из Находки я.
— Находка… — проворчал Баланда. Он уже прилепил к этому Толику прозвище.
Антон опять взял Шняку на руки и пошел к трапу.
— Ты его куда? — спросил Саня.
— Опять за борт! — сказал Витька.
— Самого тебя за борт! — раздался вдруг голос Кольки Карбаса. — Ишь ты, какой нашелси: за борт!..
— А ты-то чего? — удивился Витька. — Тебя вроде и вовсе не было, когда Шняка этот объявился.
— Ничего, — буркнул Колька и с головой укрылся одеялом.
— Эй «вы! Кончай базар, спать надо! — крикнул кто-то.
Ребята замолчали и улеглись. Антон со Шнякой под мышкой полез по трапу. Вскоре он вернулся один.
— Ну что? — шепотом спросил Колька.
— Порядок, — тоже тихо ответил Антон, — слезу пустил капитан. А с тобой еще особый разговор будет.
— Дан я-то што? — заныл Колька. — Я-то…
— Дрыхни! — сказал Антон, и Карбас замолчал.
…Утром 9 июля суда конвоя снялись с мудьюгского рейда. Строгим боевым порядком они вышли из пролива и направились к горлу Белого моря. В походном ордере [16] за транспортами шла «Зубатка» со своим маленьким караваном; впереди, по обоим бортам и замыкая конвой, следовали корабли охранения.
К полудню по правому борту открылись крутые обрывистые берега мыса Зимнегорского, а за ним уже запахло близким Баренцевым морем — конвой входил в пролив между материком и Кольским полуостровом.
И тут произошло еще одно ЧП. Антон приволок с кормы помятого, заспанного и отчаянно упирающегося Борю-маленького. Многие, вообще, не поняли, что произошло, но ребята из бригады Карбаса сразу сообразили, что к чему, и зашумели:
— Очумел?
— Как попал?
— Что теперь с тобой делать?
Боря стоял взъерошенный, но готовый к отпору и поглядывал на ребят исподлобья. Потом он решительно подтянул штаны и спросил:
— Г-где Г-громов?
