— Земля содрогнулась! — услышал Игнат однажды в случайном разговоре об одном из подземных термоядерных испытаний. — Сто мегатонн рванули…
И в душе его тоже словно что-то содрогнулось. Десять тысяч Хиросим за раз! А что если весь термоядер… и сразу?
Это даже невозможно было представить. Перед глазами мгновенно восставало лишь то, что будет после… Серая мертвая пустыня, пыль на руинах, пыль в воздухе… Сплошная серая мельчайшая пыль покрывает небо в сплошную так, что и оно кажется сплошь серым от непроглядной удушливой пыли… И силуэт одинокий где-то вдали на горизонте, как жалкий нелепый итог, как сгусток заразной, пропитанной ядами, радиоак-тивно мерцающей пыли… И вспоминалось где-то прочитанное: «Да позавидуют мертвым живые!» — но ведь он-то… Он-то, по сути, еще и не жил.
Множество интереснейших книг читал Игнат о прошлых войнах, множество смотрел кинофильмов. Книги и кинофильмы тогда были в огромном большинстве своем о войнах, в особенности о войне недавней, самой кровавой Второй мировой. Книги указывали прямо, что с первых дней своих человек непрерывно воевал с человеком, с годами войны становились только более масштабными и кровопролитными, вот и вся она разница… Вся-то разница, в принципе.
Напалмовые сполохи вьетнамской войны, тлеющий ближнево-сточный кризис, жуткий карибский… Планета была снова разделена на два непримиримых лагеря; где-то глубоко под землей в секретных бетонных бункерах тупо ожидали пускового командирского приказа послушные ядерные кнопки, и все время казалось, что вот-вот, непременно, пусть даже случайно… Постоянная тревога эта не давала спокойно спать, Игнату постоянно снился один и тот же мучительный страшный сон.
… Низкий раскатный гул нарастает, словно из-под земли, могучий неумолимый предвестник. Гул набирает мощь, наполняет пространство дрожью, а душу отчаянием… времени нет, надо бежать, прятаться.
Игнат почему-то всегда один.
И он вправду бежит куда-то отчаянно, находит что-то похожее на барак, давно заброшенный, пустой, безлюдный… Пола в нем нет, стены легкие дощатые — если обвал, то не страшно… А еще почему-то во сне стены всегда как бы прозрачные, через них, как на экране в кино, можно отчетливо кругом видеть.
Игнат зарывается глубже во что-то, впопыхах неуклюже, судорожно натягивает что-то на голову… Но не всплошную, дослепу, а так — всегда так непременно, чтобы обязательно была щелочка, маленькая узенькая щелочка… Он твердо знает, что шансов нет, что это конец, но ему интересно, ему интересно до сладостной жути, ему любопытно до чрезвычайности — а что, что будет дальше?
… Из преисподней грохочущий пульс низвергая, неукротимо-всевластно-упруго дрожат горизонты. Вот-вот, сей миг, колыхнет пополам раздирающим заревом…
И… тишина.
Потолок… Свет из окна, за окном… Светлые стены.
Сонный размеренный постук настенной «кукушки».
И голос ласковый, близкий:
— Заспался, Игнатка?.. А в школу! Я, что ль, за тебя пойду?
«Сон… только сон!… жить… я буду жить!»
— Бабуля блинцы испекла, я малину открыла…
«Блинчики любимые, чай… малина! Уроки сегодня такие легкие, на переменке мячик погоняем. А после…»
И после — все то, что будет после, кажется теперь таким легким, уютным и безоблачным.
Глава третья Одноклассники
1 Школа
Школа тогда еще теснилась сразу в нескольких строениях, разбросанных по всему поселку. Так, невдалеке от центра в конце узкой коротенькой улочки, прямой и ухабистой, стояла обычная деревенская «хата», бревенчатая, с печью-грубкой, высокой кирпичной трубой и довольно просторным приусадебным двориком. Впрочем, даже с виду она была куда поприметней точно таких, что за соседским забором, и потому, наверное, когда-то во времена очень давние из нее подчистую вынесли все хозяйское, слегка подремонтировали, поставили в каждую комнату одну на три десятка детских головок и плечиков простенькую деревянную вешалку, а на середину — школьные парты. Именно сюда «первый раз в первый класс» приводили каждый год поселковые мамы за ручку своих самых маленьких учеников.
Если вернуться назад в центр, а потом с полкилометра пройти главной дорогой к церкви, то можно вскоре заприметить внешне не совсем обычное строение. Оно также бревенчатое, но с огромными, переливчатыми на солнце окнами и на высоком кирпичном фундаменте. Вряд ли здесь жил когда-то простой крестьянин, даже крыльцо само по себе было в поселке весьма приметным архитектурным сооружением: крутое, двухбокое, с могучими деревянными перилами под внушительным теремковым навесом.
