Баронесса съ дѣловитостью хорошей хозяйки поспѣшно переходила отъ одной каменной группы къ другой, которыя укрывались среди зелени, и отвернула краны всѣхъ фонтановъ.
— Это очень красиво, — сказала она, слѣдя глазами за тонкими блестящими струями воды, поднимавшимися надъ ея головой и потомъ падавшими въ большой бассейнъ. Она снизошла даже до похвалы.
— Я и не подозрѣвала такихъ прелестей за этими стеклянными стѣнами, a то бы я побѣдила свое отвращеніе къ мастерской и приходила бы иногда сюда, чтобы быть поближе къ тебѣ… Ну, когда мы вернемся!..
Онъ молчалъ, ни одна черта его лица не дрогнула въ то время, какъ онъ ходилъ кругомъ и старательно завертывалъ отвернутые ею краны.
— Такъ будетъ очень сыро, — кратко замѣтилъ онъ. — Сдѣлали большую ошибку, собравъ такъ много воды около мастерской.
— Развѣ притокъ ея такъ значителенъ?
— Онъ такъ значителенъ, что при малѣйшемъ недосмотрѣ моя мастерская можетъ быть залита водой.
Потомъ онъ направился къ стеклянной двери и отодвинулъ бархатную занавѣску, чтобы войти въ мастерскую.
— Только этого и недоставало въ настоящую минуту, — вскричала она, слѣдуя за нимъ по пятамъ. — Тамъ въ домѣ такое разрушеніе и еще здѣсь… Кстати, мой другъ, признайся, — прервала она себя, съ улыбкой опускаясь въ ближайшее кресло, — не права ли я была, питая антипатію къ этому американскому вторженію? Чего не насмотрѣлся за это время нашъ почтенный тихій домъ! Бѣгство балетной танцовщицы, оставившей кучу долговъ, опасная болѣзнь, угрожавшая также и моей жизни, когда я, ничего не подозрѣвая, вернулась домой, разгромъ нашего прекраснаго салона…
— Безъ чего несчастный отецъ Анхенъ еще Богъ знаетъ сколько лѣтъ благодаря твоему суевѣрію, изображалъ бы привидѣніе…
— И раздоръ между нами изъ-за чужихъ людей, — продолжала она, по обыкновенію, сдѣлавъ видъ, что не слыхала намека на свою ошибку. — И какова же благодарность за всѣ наши безпокойства? Дерзкое надменное появленіе высокомѣрной хлопчато-бумажной принцессы, чтобы похвастаться передо мной своимъ богатствомъ!
Она, злобно улыбаясь, покачала головой.
— Ты не покорилъ этой бронзовой красавицы, другъ мой, — она наговорила тебѣ много злыхъ колкостей. Ты проглотилъ между прочимъ и «германское національное высокомѣріе!»
Онъ давно уже ушелъ за мольбертъ. Большая картина совершенно скрывала его, и она не могла видѣть, какъ смертельно поблѣднѣло его мужественное лицо.
Спокойно помѣстившаяся въ креслѣ баронесса продолжала говорить, съ улыбкой внутренняго удовлетворенія описывая «забавную» сцену, только что происходившую въ салонѣ, потомъ вдругъ вскочила и сказала съ испугомъ: я здѣсь теряю время за болтовней, а моя горничная сидитъ и читаетъ, не подозрѣвая, сколько дѣла обрушится на нее! Въ самомъ дѣлѣ, Арнольдъ, не можешь ли ты хоть на одинъ день отложить отъѣздъ?
— Я уже сказалъ тебѣ, что мой отъѣздъ не долженъ ни въ какомъ случаѣ нарушать твоихъ привычекъ! — вскричалъ онъ нетерпѣливо. — Сколько еще разъ мнѣ повторять тебѣ, что я ѣду одинъ…
— Глупости! Я пойду сейчасъ извѣстить объ этомъ Адельгейду.
Онъ быстро вышелъ из-за мольберта, и она почувствовала, что имѣетъ дѣло съ сильно раздраженнымъ, неумолимымъ противникомъ.
— А я, — прервалъ онъ ее сурово, — письменно извѣщу фрейлейнъ фонъ Ридтъ, что я ни подъ какимъ видомъ не позволю тебѣ сопровождать меня, что я навсегда безпрекословно предоставляю тебя или, выражаясь съ ея монастырскимъ паsосомъ, «твою душу» ея покровительству и руководству.
Она выпрямилась, какъ будто никогда въ жизни не страдала слабостью мускуловъ и нервъ, и близко подошла къ нему. Испугъ согналъ съ ея лица послѣднюю каплю крови, но не согнулъ ее.
— Ты этого не сдѣлаешь, милый Арнольдъ! — сказала она насмѣшливо и спокойно. — У меня есть друзья, которые уже давно простираютъ ко мнѣ объятія. Разъ я попаду къ нимъ, тогда ты меня — Боже мой, я говорю не о себѣ, а главнымъ образомъ о томъ, что связано съ именемъ Штейнбрюкъ, напрасно сталъ бы требовать обратно! Какъ видишь, этотъ шагъ стоилъ бы тебѣ нѣсколько дорого.
— Я знаю этихъ добрыхъ друзей, — возразилъ онъ презрительно пожавъ плечами на ея послѣднее замѣчаніе. — Ихъ увѣрили, что мой добрый старый отецъ употребилъ въ дѣло всевозможныя дьявольскія хитрости и искусныя обольщенія, чтобы отклонить тебя отъ твоего священнаго призванія и доставить своему сыну это «все», что связано съ именемъ Штейнбрюкъ. Они и до сихъ поръ убѣждены, что твое сердце, склонное къ аскетизму и благочестію, не принимало въ этомъ никакого участія, и что ты, внутренно не расположенная къ супружеской жизни, давно бы вернулась въ ряды отрекшихся отъ міра людей, еслибы не произнесенное тобой въ ослѣпленіи «да», которое и удерживаетъ тебя подлѣ человѣка, всѣми силами старающагося удержать тебя… Я давно все знаю, Клементина, и давно уже прозрѣлъ интриги женской души, которая ни за что не хотѣла бы лишиться святости и не можетъ отказаться отъ свѣтской жизни.
