Адиль бей не мог больше стоять в дверях. Под взглядом двадцати пар глаз он добрался до кресла с резной спинкой и уселся, стараясь придать себе возможно большую важность, а горец в это время подтолкнул к нему свой паспорт.
Самым странным, самым поразительным было то, что все молчали. И вовсе не из уважения к нему, так как многие курили, стряхивая пепел на грязный, заплеванный пол. Сколько же времени они здесь ждали? И что им было нужно?
— Мадмуазель?.. — произнес Адиль бей по-французски.
— Соня, — откликнулась девушка в черном и заняла место по другую сторону стола.
— Вы, очевидно, моя секретарша?
— Да, я секретарь консульства.
— Вы говорите по-турецки?
— Немного.
Она была молода, держалась очень уверенно. Девушка уже взялась за авторучку и смотрела на паспорт, как человек, готовый приступить к работе.
Адиль бей также взглянул на паспорт, но ничего не понял, так как паспорт был советский. Он помедлил. Сделал вид, будто читает. Украдкой огляделся по сторонам. И тут заметил у себя на письменном столе телефон. Заметил также, что посетителями его были бедняки, одетые кто во что горазд. Прямо у него на глазах женщина кормила грудью ребенка, рядом с ней сидел старик в барашковой шапке, но босой.
— Мадмуазель Соня… Она молча подняла голову.
— Подите, пожалуйста, сюда на минутку. Он прошел в спальню. Окно в доме напротив было закрыто. Девушка, войдя, заметила, что постель на ночь не расстилалась.
— Мадмуазель Соня, у меня сегодня не будет времени заниматься этими людьми. Они давно ждут?
— Некоторые пришли в шесть часов утра. Сейчас десять.
— Тем не менее объявите им, пожалуйста…
— А завтра консульство будет открыто?
— Завтра, да, конечно, — поспешил он ответить. Девушка вернулась к посетителям. На вид ей было едва ли восемнадцать лет. Она была очень худенькой, с бледным личиком, светлыми глазами, светлыми волосами, но в ней чувствовались спокойная сила и решительность, удивившие консула. Дверь оставалась полуоткрытой, и он подошел поближе, чтобы посмотреть, как она справится с толпой.
Соня стояла посреди кабинета и говорила по-русски, негромким голосом, жестом подчеркивая сказанное. Женщина, кормившая ребенка, не двинулась с места, но Соня подошла к ней, отняла ребенка от груди, сама застегнула на женщине платье. Люди шаркали по кабинету, как бредущее стадо. Кое-кто останавливался, поглядывая назад, в надежде, что в последнюю минуту что-то переменится. Дверь наконец закрылась, но в кабинете еще плотно стоял запах нищеты и грязи. Когда Соня вернулась, Адиль бей сидел на своем месте, опершись локтями о стол, безнадежно глядя перед собой.
— Вы чай пили? — спросила она.
— Какой чай?
Больше он не мог сдерживаться:
— Где вы видели чай в этом доме? Где слуги? Где граммофон?
Смешно было, разумеется, говорить о граммофоне, но он считал его исчезновение еще одной, личной обидой.
— Слуги ушли, это правда, — сказала она.
— Почему?
— Господин Фикрет их уволил.
— Уволил слуг? По какому праву? По какой причине? Соня не улыбнулась. Лицо ее сохранило все то же бесстрастное, невозмутимое выражение.
— Должно быть, у него были на то основания. Возможно, вы найдете другую служанку?
— Как это — возможно? Вы хотите сказать, что я могу остаться вовсе без прислуги?
— Нет, надеюсь, что я вам найду ее.
— А пока — что?
— Трудно сказать. Вы могли бы поесть в кооперативной столовой, но…
Он поймал себя на том, что слушает ее так, будто от этой девушки зависит все его будущее.
— У вас есть валюта? — спросила она.
— Что такое?
— Валюта, это значит — иностранные деньги. Если есть, я могу пойти и купить вам любую еду в Торгсине. Это магазин для иностранцев, где платят деньгами других стран. Там есть все, что можно купить во всех магазинах Европы. В каждом городе есть один такой магазин.
Адиль бей раскрыл бумажник и вынул оттуда турецкие фунты, но девушка посмотрела на них и нахмурилась:
— Не знаю, принимают ли их там. Попробую.
— Как? Могут не…
Но тут же замолчал. Он вспомнил вчерашний разговор в итальянском консульстве. При мысли, что в магазине, где принимают иностранные деньги, могут не принять турецкие фунты, у него запылали уши.
