Совѣтникъ вмѣшался наконецъ въ разговоръ раздраженныхъ сестеръ.
– Ты говоришь, что Брукъ пропадаетъ и ѣздитъ веселиться, вѣроятно потому, что онъ не объяснилъ тебѣ въ письмѣ причину своей поѣздки? – вскричалъ онъ разсердившись. – Но ты знаешь, что онъ никогда не распространяется о своихъ больныхъ. По всей вѣроятности его вызвали къ опасно больному.
– Въ тотъ городъ, гдѣ всегда можно имѣть знаменитыхъ профессоровъ университета? Вотъ фантазія! Не дѣлай себя смѣшнымъ такими илюзіями, Морицъ! Впрочемъ объ этомъ вопросѣ я съ вами говорить больше не буду – кончено!
Она протянула руку за чашкою и стала медленно глотать ароматичный напитокъ. Генріэтта-же отодвинула отъ себя поданную ей чашку; она подошла къ стеклянной двери, выходившей на руину. Стѣна была остаткомъ коллонады, которая нѣкогда соединяла главное зданіе съ башнею. Двѣ красиво изогнутыя арки, образовали теперь террасу съ великолѣпнымъ видомъ вдаль.
Генріэтта поспѣшно отворила дверь, прижала судорожно сжатыя руки къ груди и принялась съ жадностію вдыхать въ себя свѣжій воздухъ, но нѣсколько минутъ спустя покачнулась отъ сильнаго припадка удушья. Кети и совѣтникъ поспѣшили помочь страдающей, Флора тоже привстала и не хотя бросая сигаретку въ пепельницу, сказала съ раздраженіемъ:
– Теперь скажутъ, что всему виной табачный дымъ, но это сущій вздоръ. По настоящему тебѣ слѣдуетъ лежать въ постели, а не дышать весеннимъ воздухомъ среди руинъ, зта атмосфера чистый ядъ для людей твоего сложенія, – я не разъ уже предупреждала тебя, но ты никогда не желаешь принять хорошаго совѣта. Ты ужасно упряма и кромѣ того еще отклоняешь всякую врачебную помощь.
– Потому что я не желаю довѣрять мои легкія первому встрѣчному отравителю; – возразила Генріэтта слабымъ, но рѣшительнымъ тономъ.
– Это ты говоришь на счетъ моего бѣднаго медицинскаго совѣтника, – воскликнула Флора смѣясь. – Продолжай, дитя мое, не стѣсняйся, если это доставляетъ тебѣ удовольствіе! Я тоже не могу знать, какъ онъ составляетъ свои микстуры, но я вѣрно знаю, что онъ еще никому во время операціи не перерѣзалъ горла.
Совѣтнику были видимо непріятны эти слова, онъ поблѣднѣлъ и поднялъ руку, какъ бы желая зажать ротъ дерзкой дѣвушкѣ; онъ не въ состояніи былъ произнести слова и глаза его робко посмотрѣли на Кети.
– Ахъ ты безсердечная! – воскликнула Генріэтта слабымъ голосомъ.
– Нѣтъ, я не безсердечная, но настолько храбрая, что могу называть дурные поступки ихъ собственными именами, даже и тогда, когда эти суровыя слова растравляютъ мои собственныя раны. Меня принуждаетъ къ тому строгая правдивость. Вспомни о томъ печальномъ вечерѣ и спроси себя, кто правъ! Я знала, что неизбѣжно его паденіе съ высоты фальшивой, воображаемой славы, – такъ и случилось, – паденіе было унизительнѣе, чѣмъ я предпологала, – не вздумаете-ли вы оспаривать единогласный приговоръ публики? Что я не хочу раздѣлить съ нимъ его паденіе, это каждый пойметъ, кто меня знаетъ; я не умѣю говорить краснорѣчивыми фразами, какъ это дѣлаетъ наша бабушка, – да и не хочу. Я считаю очень смѣшными тѣхъ глупыхъ женщинъ, которыя открыто продолжаютъ обожать того, кто по мнѣнію свѣта давно уже не достоенъ, что-бы ему поклонялись.
Съ этими словамн она отворила дверь и вышла на террасу, послѣ этого горячаго разговора ей необходимо было освѣжиться; мраморная бѣлизна ея строгаго, римскаго профиля невольно оживилась, въ глазахъ сверкало презрѣніе и тонкія брови нервно вздрагивали отъ нетерпѣнія.
– Впрочемъ, онъ легко могъ наставить меня на путь истины. Я бы тогда съумѣла защищать его устно и письменно! – продолжала она, – но онъ предпочелъ отвѣтить мнѣ гордымъ, ледянымъ взглядомъ на мой единственный вопросъ касательно этого предмета.
– И этотъ отвѣтъ долженъ былъ удовлетворить тебя.
– Ошибаешься, любезный Морицъ; подобный отвѣтъ очень легокъ и удобенъ, но я не могу довольствоваться краснорѣчивыми фразами, – я требую большаго. Впрочемъ ты долженъ знать, что у меня нѣтъ недостатка въ доброй волѣ и я повторяю тебѣ то, что говорила съ самаго начала: докажи мнѣ и свѣту, что онъ добросовѣстно исполнилъ свою обязанность, – вѣдь ты былъ свидѣтелемъ…
