Мальчик стал еще смелее. Но понять друг друга они не сумели. Попробовали руками объясняться. Тоже не помогло.
Только когда мальчик, желая узнать, как зовут хозяина, ткнул себя пальцем в грудь и сказал: «Санан», тот догадался. Похлопал его по плечу и повторил:
— Санан? Молодец, Санан! — Потом показал на себя. — А меня зовут Зимин. Понял?
Санан тоже повторил:
— Зими? Чакшы[5], Зими!
Спали они рядом, на мягком шабыре, покрывшись одним одеялом.
Утром Зимин еще раз покормил мальчика, положил ему в мешок большой кусок мяса, белую булку и довез до широкой дороги. Там они расстались. Зимин поехал вниз по речке, Санан стал подниматься на гору.
И опять мальчику стало грустно. Снова тяжелый камень придавил его сердце. Жалко было расставаться с добрым хозяином горы, которого он так испугался сначала.
Перед беглецом яркими зелеными коврами раскинулись безлесные гривы Кара-тага[6]. В долине реки белыми клубами стлался туман. Мальчик вспомнил отца. Он говорил, что когда бывал на таких гривах, то всегда плакал, любуясь их красотой.
Из глаз мальчика тоже брызнули слезы. В долину он спускался как во сне: от цветов туманились глаза, от пения птиц звенело в ушах. И сам он запел так тихо, что казалось, песня таяла на его губах,
«Прощайте, мои горы,
Где я ходил.
Больше мне сюда
Не вернуться.
Прощайте, мои реки,
Через которые я плыл,
Больше мне здесь
Не плавать.
Пути, по которым я ходил,
Пусть мхом порастут,
Юрту, которую строил отец,
Пусть дерево раздавит.
Одинокий зверь без табуна
Везде может пропасть.
Одинокий человек без рода
Везде может погибнуть».
Внизу, в долине струилась красавица Мрас-су.
Долго ходил Санан долиной Мрас-су, от улуса к улусу, от юрты к юрте. Где прогонят, а где и покормят.
Но прошло теплое лето. Наступила суровая шорская зима. Правда, шабыр еще цел. Чирки, хоть и с дырами, но если в них положить озагат[7], — ноги не мерзнут. Плохо, что холщевые чембары пропали. Как ни прикрывай голое тело озагатом, все равно холодно. А ходить надо. Голодный желудок не дает жить на одном месте.
В один из таких холодных дней, когда деревья сжимались от мороза, пришел Санан в улус Карам-бая[8]. Мальчик боялся этого человека, глаза которого смотрят всегда вниз или в сторону. К нему он никогда не заходил. Но жил в этом улусе еще один человек, у которого должен быть хлеб и который мог немного покормить, если у него находилась работа. Это Санмай. Плохо только, что сын его Карак постоянно дразнится и дерется, но не умирать же с голоду из-за него.
И мальчик зашел к Санмаю.
На столе в деревянной шаре[9] лежит вареное мясо. Над шарой поднимается вкусный пар. У Санана потекли слюни.
Но черная женщина со скупыми глазами — мать Карака — на него даже не посмотрела. Она кормила своего сына — мальчика с совиным лицом.
— Ешь, сынок, — говорила она.
А тот ел нехотя. Увидев Санана, он вытянул губы. Ему захотелось подразнить сироту. Только Санан даже не заметил этого. Он, не отрываясь, смотрел на жирное мясо.
Вот черная женщина схватила шару, и у голодного мальчика загорелись глаза. «В иэбе больше никого нет, кроме меня, — подумал он. — Кому она может подать?» Он уже и вкус мяса почувствовал на языке. Но черная женщина повернулась к печке и исчезла за ней. У Санана упало сердце. А женщина с чашкой в руке появилась опять. Только в чашке было уже не мясо, а толкан[10] с водой. Мальчик и этому обрадовался, схватил чашку, прежде чем хозяйка сказала слово.
Когда Санан съел весь толкан и положил чашку на стол, старуха сказала:
— Пойди, вычисти навоз во дворе. Вечером еще покормлю.
Санан надел холщовую шапку, набитую озагатом, поправил траву, прикрывавшую колени, и вышел.
Холодно. Бревна потрескивают так, что испуганные кони будто от выстрела шарахаются в сторону. Санан прыгает на месте, дышит на озябшие руки, а временами тихо плачет.
Надо бы уйти. Переночевать пустят в любую юрту. Но его обещали вечером покормить, и он снова брался за лопату.
Однако, руки мальчика так окоченели, что лопата скоро выпала из рук. Санан не выдержал, побежал в избу согреться. И вдруг почувствовал тяжелый удар в лицо и со стоном опустился на снег. Из носа бежала кровь, у ног лежал кусок обледеневшего навоза.
