Ночь в лесу, где солнце, мерцая, садится за темными ветвями деревьев на косогоре, наступает рано. В сумерках раздаются хриплые, режущие слух крики птицы «калоу»[22], после чего наступает полная тишина. Ночь и лес сливаются воедино в сплошной мрак.
Подперев голову руками и опираясь ими на согнутые колени, мы сидим на помосте в ожидании ужина. В пламени очага вырисовывается силуэт неподвижно сидящего на корточках человека, который варит рис, — он похож на высеченного из камня огнепоклонника. По стенам и кровле скользят тени от пламени, споря в своей причудливой пляске с мраком ночи.
Светильником для нашей скромной трапезы, за которой мы уселись в круг на полу, служит обрывок тряпки, горящий в кокосовом масле, налитом в расколотую пополам скорлупу ореха. После ужина при мерцающем свете догорающих в очаге угольков мы образуем круг, в котором наши головы сходятся в центре, где включен маленький батарейный радиоприемник.
Радио — единственная топкая нить, связывающая нас с внешним миром. Через многие мили лесов, гор и низин доносятся к нам слабые звуки города, который мы покинули. Мы пользуемся приемником экономно, так как батареи быстро садятся, а достать их можно пе всегда. Мы слушаем ежедневно последние известия и раз в неделю филиппинскую комедийную программу из цикла «Пуго и Того», над-которой от души смеемся. Лежа здесь, мы вспоминаем неоновые огни на Авенида Рисаль, толпу на Пласа Миранда, возгласы продавцов «балута»[23] и шуршание шин автобусов, мягко скользящих по омытым дождем мостовым и развозящих народ по домам — в Пандакан, Макати, Санта-Ана.
Позднее, когда в притихшем бараке мы укладываемся спать в один длинный ряд, закутываясь в одеяла, всходит луна. Ее свет проникает через оконный проем и многочисленные отверстия и щели в лиственной кровле, скользя по лицам спящих и по уложенным в ряд узлам. Опираясь на локоть, гляжу туда, где лес уже вышел наполовину из мрака и светится в тусклом сиянии луны.
Я встаю и на цыпочках, чтобы не разбудить других, выхожу. Лес застыл в безмолвной тишине, но кажется живым при бледном свете луны. На склоне с одной стороны барака зияет небольшая просека, где деревья были вырублены на дрова. Теперь все залито светом луны. Выхожу на просеку, и словно окружило меня множество призраков, скрывающихся за каждым стволом, большим или маленьким. Чудится мне, что очутился я в Шервудском лесу[24] и вот-вот выскочат откуда-нибудь с криком люди в ярко-зеленой одежде, с луками за спиной и колчанами, туго набитыми стрелами.
Вот лес, куда являются борцы подполья всех времен, живые и свободные. Вот лес, где мелькают и сталкиваются со мною их тени. Стоя здесь при волшебном свете луны, я словно слышу их ликующие, торжествующие голоса, неумолчно вздымающиеся ввысь.
Я гляжу на Селию, которая сидит на полу и, подобрав под себя ноги, составляет план уроков. На ней свободная кофточка и широкие, спортивного покроя брюки. Солнечный луч, пробившийся через крошечное отверстие в лиственной кровле, играет на ее черных волосах, спадающих на плечи и окаймляющих круглые щеки.
Какой большой любовью наполнено сердце моей маленькой жены и как верна она своим идеалам! Она так нежна и женственна, что с первого взгляда не поверишь, сколько у нее силы и решительности. Еще до того как я познакомился с ней, мне рассказывали о «Лидии», о ее четырехлетием участии в борьбе партизан-«хуков» во время японской оккупации. Естественно, что я ожидал встретить женщину, закаленную во всех отношениях. Но вот однажды явилось это нежное создание и своей маленькой ручкой пожало мне в приветствии руку.
Наш брак во многом непохож на обычные супружеские союзы. Филиппинка и американец, пара людей, союз которых увенчан полной гармонией, — мы вправе бросить Киплингу в лицо его собственные слова. Больше того, мы вместе боремся во имя любви к человеку, что обогащает наш союз, а наше личное большое счастье дополняет эту борьбу.
