Большинство мужчин, с которыми Глэсс крутила романы, я никогда не видел. Они приходили в Визибл поздним вечером или ночью, когда мы с Дианой давно уже спали, и тогда в наших снах звучали незнакомые голоса и где-то далеко хлопали двери. По утрам дом выдавал их ночное присутствие такими малозаметными следами истины, как не успевшая остыть кружка на кухонном столе, из которой кто-то спешно пил крепкий кофе, или упаковка из-под зубной щетки, небрежно смятая и брошенная на пол в ванной. Порой единственным свидетельством этого был висевший в воздухе запах бессонной ночи, неотвязный, как чужая тень.
Однажды таким следом стала телефонная связь. Мы с сестрой отправились на выходные к Терезе и по возвращении обнаружили в своих комнатах аппараты, наспех проложенный кабель от которых уходил в свежезаштукатуренную стену. Очередной воздыхатель Глэсс оказался электриком. «Теперь у каждого из нас есть свой собственный телефон, – удовлетворенно заявила она, подхватывая Диану левой рукой, а меня – правой. – Вам не кажется, что это здорово? Не кажется, что это так невероятно по-американски?»
* * *
Телефонный звонок застает меня на кровати, где я в полном изнеможении лежу, страдая от неотступной июльской жары, которая свалила меня с ног. От жары нет спасения даже по ночам – как усталое животное, она крадется по комнатам и коридорам в поисках нового логова. Я ждал этого звонка уже три недели – и мне прекрасно известно, кто на другом конце провода. Это Кэт. Вообще, конечно, Катя, но так ее не называет никто, кроме родителей и некоторых школьных учителей. Кэт вернулась домой после каникул.
– Фил, я приехала! – оглушает меня знакомый голос.
– Куда бы ты делась! И незачем так орать, – отвечаю я. – Ну и как?
– Кошмарно! Перестань ржать, я все слышу! Этот остров – такая дыра, ты и представить себе не можешь. И вообще, у меня серьезная психологическая травма на почве пребывания с родителями. Надо встретиться.
Я смотрю на часы.
– Через полчаса на Замковой горе?
– Я бы сдохла, если бы ты не нашел на меня времени.
– Поздравляю, коллега. Я за последние три недели чуть было не сдох со скуки.
– Слушай, а можно попозже – давай через час? У меня еще чемодан не разобран.
– Нет проблем.
– Я так рада тебя слышать… Фил?
– Ммм?
– Я по тебе скучала.
– А я нет.
– Я так и думала. Придурок!
Я кладу трубку на рычаг и еще минут пятнадцать, лежа на спине, рассматриваю ослепляюще белый от летнего солнца потолок. Через распахнутые окна волна за волной накатывает ветер, несущий запах кипарисов. Я протягиваю руку за плавками, скатываюсь с пропотевших простыней, подцепляю лежащую рядом футболку и тащу себя по коридору по направлению к ванной.
Ненавижу ванную комнату на этом этаже. Дверь в нее уже настолько перекосилась, что приходится наваливаться на нее всем своим весом, чтобы открыть и попасть в комнатушку, облицованную шашечкой треснувшего черно-белого кафеля, где с потолка тебе улыбаются трещины и сыплется на голову штукатурка. Чтобы по рассыпающимся от ветхости трубам из душа наконец пошла вода, приходится ждать минуты по три, а зимой старую и проржавевшую газовую колонку можно привести в какое-то подобие действия только посредством душевных пинков ногами. Я открываю кран, привычно прислушиваюсь к астматическому хрипу труб и уже не в первый раз жалею о том, что Глэсс ни разу не связалась с водопроводчиком.
