— Молчание — знак согласия! — за всех ответил директор.
Кто-то облегченно вздохнул:
— Правильно…
— Ну вот видите, как хорошо! — Женщина, обутая в тряпичные валенки, обернулась к директору. — А вы тут к понедельнику истопите немного. Сухие дрова тоже будут — сегодня у нас литейный на субботник ушел.
— Истоплю.
Шефы осмотрели комнаты с разбитыми зеркалами, вмазанными в стены, обследовали все уголки когда-то богатого купеческого дома и ушли.
Каждый увел с собой кого-нибудь из ребят.
В доме вдруг стало непривычно пусто и как-то особенно холодно.
Когда директор, проводив всех, вернулся в столовую, он не сразу заметил, что в темном углу, сосредоточенно уставившись в дно эмалированной миски, насупившись, сидел рыжий Лёнтя.
— А ты что же? Где же ты был?…
— А я никуда не пойду.
— Это почему?
— Мне и тут хорошо. — Лёнтя и самому себе ни за что не признался бы в том, что его просто забыли в толкотне, поэтому он с безразличным видом добавил: — Дежурный я, завтра буду печи топить.
— Дежурный? Это тоже неплохо. Мне одному тут, пожалуй, не управиться.
Поздно ночью директор и Лёнтя разгружали с саней, кололи и складывали в сенцах присланные литейщиками дрова. Спать легли только под утро.
И приснился рыжему Лёнте удивительный сон. Он и раньше видел сны всякие. Снились ему далекие теплые страны, где люди живут сытно и весело. Снились даже индейцы с перьями, но такого сна, как этот, ему еще не доводилось видеть. Очень уж все ему ясно представилось, и он долго не мог понять, сон это был или не сон.
…Только было пригрелся Лёнтя под тремя одеялами, взятыми с пустых коек, в наружную дверь кто-то постучал. «Неужели, — подумал, — наши так быстро от шефов воротились?» Отбросил одеяла, босиком поскакал отворять. Бежит по коридору, доски холодом пятки жгут, а в дверь стучат все сильнее.
Снял Лёнтя ржавый крюк с петли и вздрогнул: на пороге прямо перед ним стоял Ленин — высокий, в военной шинели и сапогах. Вошел, поздоровался и спрашивает:
— А ты кто тут такой?
— Я Лёнтя. Наши все к шефам уехали.
— К шефам? А ты что же?
— Я дежурный.
— Дежурный? Ну-ка, показывай мне свои владения.
Лёнтя повел Ленина по комнатам:
— Вот красный уголок. Вот столовая. Вот спальня — видите, наш директор как крепко спит?
— Директор?
— Да. Не будите его, устал он. Всю ночь шефские дрова колол.
— Дрова? Это хорошо… — Ленин снял шапку, подул в кулаки, поежился: — А у тебя здесь не жарко! Где же твои дрова?
— Мы хотели попозже топить, чтобы не выстудило к утру, но раз такое дело, затоплю сейчас.
— Топи. Я-то человек привычный, а ты тут промерзнешь насквозь и товарищей своих заморозишь.
Лёнтя приволок охапку поленьев, растопил печь, поставил скамейку перед потрескивавшей железной дверцей:
— Грейтесь, товарищ Ленин!
Ленин сел рядом с Лёнтей, поглядел, прищурившись, на огоньки в печи:
— Как, говоришь, тебя зовут-то?
— Рыжим меня ребята зовут, но по-правдашнему я Лёнтя. Так даже у директора в книжке записано, можете посмотреть.
— Верю и без книжки. Но почему же все-таки, Лёнтя, шефы тебя с собой не взяли?
— Вам, товарищ Ленин, честно сказать?
— Ну, конечно же, только честно.
— Да оттого, что рыжий, вот и не взяли! Это я точно знаю…
— А ты же сказал, что дежурный? Уж что-нибудь одно!
— На дежурство я уж потом заступил. Вы только не говорите им ничего.
— Кому — им?
— Шефам.
Ленин рассмеялся. Но не каким-нибудь там обидным смехом, а так, легонечко — одними глазами:
— Что не взяли, это действительно очень досадно, а что рыжий, так это ж сущие пустяки!
Ленин помолчал немного, погрел руки у огня и говорит:
— А теперь едем ко мне, чайку попьем.
— А сахар у вас есть?
— Сахар? Тебе, Лёнтя, честно сказать?
— Честно.
— Так вот насчет сахара не ручаюсь, но думаю, что для тебя кусочек найдется.
— Едемте! Я не помню, когда с сахаром пил.
— Одевайся скорее! А ребятам я непременно скажу, чтобы рыжим тебя больше не звали — только Лёнтей. Согласен?
— Ага!..
Плохие сны снятся всегда до конца, даже с продолжением. Хорошие всегда обрываются на самом важном и интересном месте — это Лёнтя давно уже заметил. Вот и этот оборвался не ко времени.
Лёнтя раз десять отчаянно пробовал поглубже зарыться в шуршавшую соломой подушку, но сон больше не приходил.
