Наконец все брёвна были заведены в бухту и вытащены на крутой берег. Чанг был доволен больше всех — он важно лёг на траву и, довольный, смотрел на наши брёвна — он следил, чтобы они не убежали в воду.
— Сейчас подрубим сырых ёлочек для вёсел, — сказал Порфирий.
— У нас будут и вёсла? — спросил я.
— У нас будет всё! — сказал дядя. — А ты организуй костёр.
И я пошёл организовывать костёр. На обрыве вокруг нашей бухточки росли кусты вереска и карликовой берёзы, а сразу за ними начинался лес. Я пошёл туда за сухими дровами. Когда я вошёл в тень сосен, росших на ровном песчаном бугре, усыпанном сосновыми иглами, я вдруг заметил впереди какой-то прямоугольник на земле. Я поспешил и обнаружил… что бы вы думали? Стоянку! Заброшенную стоянку человека! Это не была, к сожалению, стоянка первобытного человека, это я сразу понял, но ясно было, что она давно позаброшена.
В середине расчищенного места стоял незавершённый сруб высотой в четыре бревна, с узким входом (Порфирий потом сказал, что он поставлен под большую палатку). В середине сруба и перед входом снаружи стояло два стола со скамейками, грубо сколоченными из досок, на врытых в землю ножках. На земле всюду валялись полуистлевшие тряпки и пустые консервные банки, в некоторых светилась ржавая дождевая вода. И ещё всюду валялись пустые ящики, как видно из-под продуктов, и сухие полешки. Вот это было открытие! Сухих дров сколько хочешь и даже два стола со скамейками. Я решил развести здесь костёр, а потом пригласить дядю и Порфирия и преподнести им эту стоянку в подарок.
«Интересно, кто здесь жил? — подумал я. — Жаль, что не какой-нибудь питекантроп!»
Я быстро наломал горку хвороста, поджёг его и наложил сверху сухих берёзовых полешек. Дрова сразу занялись. Тогда я побежал за дядей и Порфирием.
— Стоянка! — закричал я ещё издали. — Стоянка первобытного человека!
— Какая стоянка? — не понял дядя.
— Геологи, — сказал Порфирий. — В прошлом году тут были.
— Что искали? — спросил я. — Золото?
— Что-то искали, — ответил Порфирий.
— Мало ли что здесь есть, — сказал дядя. — Мы тут всё время ходим по кладам.
— Гениальное место! — сказал я. — Там много дров! И два стола со скамейками! Так что прошу к столу!
— Дело не пойдёт, — просипел Порфирий. — Нечисто там…
— Как «нечисто»? — спросил я. — Там черти?
— Тряпки там валяются да банки, — сказал Порфирий.
— Доннерветтер! — проворчал дядя. — Сам стоишь на весёлом месте, а зовёшь нас куда-то на историческую свалку! Вот здесь надо развести костёр, над обрывом. Туши там костёр и тащи дрова сюда…
Когда я вернулся на стоянку геологов, мой костёр уже пылал вовсю. И тут меня осенила гениальная мысль: я взял ящик из-под продуктов, набросал в него горящих поленьев и пошёл назад с горящим костром в руках. Я нёс в руках пылающий, как факел, костёр! В ящике были щели между досками, ветерок поддувал снизу горящие поленья, они всё более разгорались, пламя заревело, вырываясь из ящика, искры посыпались мне в лицо, дым ударил в глаза, и я побежал, еле удерживая в руках пылающий ящик.
Взбежав на обрыв, я с размаху поставил костёр на землю — на чистую зелёную траву…
— Вот! — сказал я гордо. — Прометей принёс людям огонь! Кричите, люди, «ура»!
И дядя с Порфирием закричали «ура».
Пока дядя с Порфирием ставили палатку, я спустился с обрыва к реке и тут же, не сходя с места, поймал четыре крупные форели. Я поймал их под камнем, где течение разбивается на две струи, а потом опять сливается в одну, поймал подряд всех четырёх, и клевать сразу перестало. Тогда я поднялся наверх.
— Вот! — сказал я. — Взгляните! Как называется эта рыба?
— Форель, — сказал дядя.
— Форель-то форель! — сказал я. — А ты как прозвал сёмгу? Рыба-лев?
— Рыба-лев…
— А это рыба-цветок!
— Давай свой букет сюда, — сказал дядя. — Сейчас мы его запечём!
Я положил форель на траву возле костра. Она блестела влажными боками, вздрагивая на верёвке, продетой сквозь жабры. Спины рыб были синеватыми, а животы золотистыми. На чешуйках горели разноцветные точки — голубые, красные, чёрные… Живые цветы!
Порфирий отодвинул в сторону костёр и разрыл угли. Он стукнул каждую рыбу рукояткой ножа по голове — рыбы вздрогнули и заснули. Чистить их Порфирий не стал: он положил их как есть на обгоревшую землю, присыпав сверху потемневшими углями.
