— Там форель! — выдохнул я.
Я был очень взволнован.
Чанг лежал тут же, положив голову на вытянутые передние лапы, а Порфирий бродил вдалеке по берегу.
— Ну и что же? — сказал дядя. — Поймай её!
— Она всё время промахивается! — сказал я. — Я не знаю, хитрит она или действительно промахивается.
— Может быть, это ты промахиваешься?
— Я не промахиваюсь! Я кидаю ей прямо под нос. А она прыгает и промахивается. Прямо не знаю, в чём дело…
— А ты поди спроси её! — сказал дядя.
— Ты смеёшься! — обиделся я. — Много она там понимает!
— Она понимает достаточно много, — сказал дядя.
— По-русски? — съехидничал я.
— По-русски она ничего не понимает. Она понимает на своём языке, на форельем.
— У неё богатый язык, что ли?
— Относительно богатый, — сказал дядя.
— Богаче русского?
— Сказал! — рассмеялся дядя. — Но ей вполне хватает своего языка, чтобы общаться с родственниками, с рыбами…
— Знаю! — перебил я. — Это наш язык — самый богатый, самый правдивый и самый свободный. Все остальные языки хуже, беднее. Вообще чепуховые!
Тут дядя отложил в сторону блесну, положил руки на колени — он сидел скрестив ноги — и посмотрел на меня тем своим особенным взглядом. В глазах его сверкнули огоньки.
— Этого мне ещё не хватало! Ты говоришь, как шовинист! — крикнул дядя.
Я опять хотел отшутиться:
— Это тоже родственники? — спросил я. — У них особый язык?
— Вот это ты образно выразился! — воскликнул дядя.
— Почему образно?
— Потому что все шовинисты друг другу родственники. Политические. Даже если они не состоят в прямом семейном родстве. Но твои-то родственники, надеюсь, интернационалисты?
— Конечно, — сказал я, — ведь ты же интернационалист…
— Ещё бы! — сказал дядя.
— А шовинисты кто?
— Шовинисты — это люди, проповедующие исключительность своей национальности и презрение к другим народам. Запомни это, друг мой. Говорят, что от великого до смешного один только шаг, — учти, что никакого шага нет! Если ты всё время орёшь о своём величии, то ты пигмей. Маленький смешной человек. Языки, как и люди, должны обогащать друг друга, а не подавлять. Понял?
— Понял, — сказал я тихо.
— А ты повторяешь чужие слова, как попугай! Ты, конечно, не шовинист, а просто попугай!
— Я не попугай! — сказал я.
— Нет, попугай, потому что говоришь не думая! Почему ты называешь другие языки чепуховыми? Ты их что, сравнивал?
— Не сравнивал, — прошептал я.
— Надо сравнивать, прежде чем говорить!
— А ты сравнивал?
— Сравнивал! Могу тебе кое-что пояснить хотя бы на примере узбекского языка. Когда я попал в Узбекистан, я там столкнулся с узбекским…
— Ты что, на него налетел? — попытался я сострить.
— Именно налетел! — крикнул дядя. — Я налетел на него так, что долго не мог опомниться! Просто удивительно, что это за богатый язык! Ответь-ка мне, что значит по-русски «дядя»? — спросил дядя, хитро прищурившись.
— Дядя? — переспросил я. — Дядя — это ты!
— Попал в небо! — рассмеялся дядя. — Конечно, я дядя, но вопрос: для кого я дядя? Для твоей форели? Отвечай!
— Ты дядя для меня…
— Вот именно! А для форели я не дядя! И ни для кого я больше не дядя! Для всех других я — Пётр Иванович Феденко! Понял?
— Понял.
— Теперь отвечай: что такое дядя?
— Дядя — это… это брат матери.
— Прекрасно! А если бы у твоего отца был брат, как бы ты называл его?
— Тоже дядя!
— Так узнай же, — сказал дядя, торжественно подняв кверху палец, — узнай, что в узбекском языке на этот случай есть два слова, а не одно!
— Как — два слова?
— Очень просто. Брат матери по-узбекски зовётся «тога», а брат отца уже не «тога», а «амаки». Один — ноль в мою пользу! Признаёшь своё поражение? — Дядя смотрел на меня свысока и улыбался. — Признаёшь?
— Признаю, — сказал я тихо.
— Теперь скажи-ка мне: что такое шурин?
— Принадлежащий Шуре? — спросил я, подумав.
— Сам ты принадлежащий Шуре! — крикнул дядя. — Шурин — тоже слово, объясняющее родственные отношения. Шурин — это родной брат жены. Вот будет у тебя жена, а у неё будет брат, и этот брат будет тебе шурин.
— Не будет у меня никакого шурина! И жены не будет! Я никогда не женюсь, — сказал я сердито, а сам почему-то подумал о Вале и покраснел как рак. Сам я себя, конечно, не видел, но чувствовал, что покраснел как рак.
