Таскаю с собой за пазухой длинный кухонный нож, обёрнутый для безопасности шарфом, и хватаюсь за оружие при любом, самом маленьком шуме.
Только теперь заметил, как оглушительна тишина без тиканья часов. Где же этот чёртов будильник?
…
О чём это я? Почему меня вдруг начала заботить такая ерунда? Единственное, что я по-настоящему хочу — выбраться отсюда, уехать прочь из этого дома, с этой улицы, из города, где всё равно меня ничего не держит. Да уж, самое время задать себе вопрос, для чего я жил здесь всё это время? Какие цели преследовал?
Ответов нет. Среди стен городских строений, облицованных пыльным камнем, мне становилось легче, все тревоги и бремя прошлой жизни уплывали вместе с грязной водой по стокам. Смешно! Я обсасываю эти мысли, как виноградные косточки, в то время как задуматься об этом надо было хотя бы несколькими неделями раньше.
Когда исчез последний звук, прочно связывающий меня с реальностью, стали возникать другие. Услышав в повседневной суете, их легко списать на ветерок, кота, соседей или возраст перекрытий. Например, где-то раздавались тихие, но явственные шлепки, будто кто-то лопает во рту ягоды крыжовника. Хотел бы я сказать, что это всё проказы Чипсы. Последнее время попугай почти перестал вылезать из своего логова. Часто я видел её спящей, с головой под крылом, и огромная тень, которую полуденное солнце рисовало на стене за клеткой, казалась безголовой.
После ломаной-переломанной полуденной дрёмы (по-настоящему уснуть так и не удалось) я заметил, что вторая и теперь единственная оставшаяся у меня подушка испачкана чем-то чёрным. Не кровь, как я сначала подумал — раньше у меня иногда кровил без видимой причины нос, — а как каменноугольная смола. От неё несло болотом и стоялой водой.
«Пойдём со мной, — попросил я своего попугая. — Страшно одному».
Чипса смотрела на мня сонными глазами. На дне клетки я нашёл несколько серых перьев, и одно красное, из хвоста. Период линьки у этих попугаев приходится на осень, сейчас ещё слишком рано. Похоже, Чипса сама вырвала себе перья. Я читал о подобных случаях: на сленге попугаеведов это называлось самоощипыванием.
«Тоже волнуешься? — спросил я. — Думаю, нам не помешала бы хоть одна победа. Знаешь, ожидание чего-то ужасного может оказывать на твоё сознание гораздо большее разрушительное воздействие, чем взаимодействие с пугающим объектом. Прочитал это в работах одного психиатра. Так что мы сейчас попробуем вернуть себе ванную».
Аккуратно посадил птицу на запястье, и мы отправились в странствие по коридору с вечно мигающей лампочкой. Каждую секунду я ожидал, что дверь тихо распахнётся, без труда справившись с подпирающим ручку стулом, и то, что за ней прячется, ухмыльнётся мне в лицо беззубым чёрным ртом. Пустые страхи. Чипса повернулась на моей руке и раскрыла клюв, приготовившись зашипеть, а потом потянулась к контурному перу на левом крыле и сильно дёрнула его. Мне пришлось остановиться, чтобы положить конец самоистязаниям. Чипса тяпнула меня за палец. Пошла кровь.
«Ты не заставишь меня разозлиться, — сказал я. — Ты, да я, да мы с тобой — вот и всё, что осталось. Какой смысл ругаться?»
Чипса нахохлилась, но прекратила попытки устроить аутодафе своим перьям. Я очень осторожно отодвинул стул и открыл дверь. Как и во сне, не зажигая света, зашёл внутрь. Подушка мирно лежала в раковине. Будто огромное паучье яйцо, вызревающее, ожидающее часа, чтобы выпустить на свет…
Так, хватит этих фантазий!
Я пересадил Чипсу на плечо. Взял подушку обеими руками — она казалась влажной, — аккуратно положил её на стиральную машинку. Чипса завертела головой, словно хотела мне сказать: «Ты ведь почти наверняка об этом пожалеешь».
Я просто хочу вернуть себе свою крепость, — ответил я про себя.
Сливное отверстие больше не сжималось, оно почернело и напоминало залитый кровью зрачок. Керамика покрылась сетью трещин, которые выглядели, точь-в-точь как морщины. Там, в трубе, что-то было, и оно привлекло внимание жако. Я выкрутил оба крана, но оно не исчезало. Раковина быстро наполнялась водой. «Чёрт-те-чё», — буркнул я, выключил воду и вышел из ванной.
