На блеклых фотографиях Кунгельв, в советское время Маркс, казался декорациями к старому фильму. Рекламные брошюрки не питали особых надежд в собственной эффективности. Должно быть, Иван, старший менеджер по продажам («К вашим услугам» было написано на его визитках) прихватил эти брошюры в числе прочего мусора из рук промоутера или на вокзале, да так, не прочитав, и бросил в урну.
Меня же они таинственным образом привлекли. Мама тогда ещё была жива, хоть и болела, поэтому о переезде я даже не помышлял. Но всё же… всё же. От туманного озера с одинокими рыбацкими лодками я не мог отвести глаз. Рамки фотографий пропустили меня под собой, словно гостеприимно распахнутые ворота. Там хвойный лес, что струйками дыма просачивается сквозь город и собирается в плотную тучу за его окраиной, старинная часовая башня — уцелевшие цифры на её циферблате можно сосчитать по пальцам одной руки, — и дом, в котором я сейчас живу. Слова дежурные и старомодные, но когда я приехал сюда в первый раз, я понял, что всё это на самом деле имеет место быть в Марксе. Это и правда «рай для тех, кто ищет отдыха» и «самое большое скопление памятников архитектуры на площади в двадцать квадратных километров».
Эти брошюрки валялись у меня на столе до двадцать восьмого января две тысячи седьмого года, когда не стало мамы. Глядя на них после всего произошедшего, я подумал, что это, наверное, идеальное место, чтобы обо всём подумать. Я оборвал все возможные связи в родном городе, распродал имущество и с парой чемоданов и старым отцовским рюкзаком сел на поезд до Питера — чтобы пересесть оттуда на выборгский экспресс, а потом, не покидая даже здания вокзала, ещё дальше.
Может ли быть, что нынешняя ситуация является прямым развитием туманных образов и мыслей, что преследовали меня тогда? Или ещё раньше — в детстве? Невропатия… диагноз звучал холодно, как забытый в морозильнике нож, и он успешно справился с отсечением от меня некоей части. Не скажу, что она была важной, ведь последующие тридцать лет я мог без неё обходиться. В школе меня звали колченогим табуретом, или просто колченожкой. Не знаю доподлинно, откуда взялось это прозвище (точнее, уже не помню), но сейчас я думаю, что оно очень мне подходило. Колченожка всю жизнь прожил с родителями, которых ненавидел лютой ненавистью. Колченожка работает только в ночные смены, в его послужном списке должность охранника на автопарковке (хотя Колченожка вряд ли смог бы задержать и шестилетнего нарушителя), да уборщика в суперсовременном офисном центре — сомнительный карьерный рост, зато симпатичный синий комбинезон. Колченожка никогда не знал женщины — просто потому, что какие-то винтики в голове работали не так, как должны.
И, наконец, уно гранде финале — Колченожка думает, что у него получилось бы написать КНИГУ! Но конечно, за всю свою жизнь не пишет и строчки — ни одной.
Как развивалась моя жизнь потом, наверное, не слишком-то интересно. Я устроился здесь на работу, такую же унизительную, как и прежде. За деньги, вырученные от продажи квартиры в родном городе, крайне удачно приобрёл эту халупу на третьем этаже здания, бывшего прежде доходным домом купца Семёнова (если будете в наших краях, обязательно прочтите табличку на углу здания). О ремонте речи не шло: даже на то, чтобы перевесить вешалку, требуется разрешение минстроя и органов по надзору за культурными сооружениями. Здесь, в маленьких туристических городках, мы не покланяемся Евроремонту. Здесь мы живём как придатки к чему-то старинному и уважаемому, словно еноты, занявшие покинутую медвежью берлогу.
Если взглянуть на проблему с этой стороны, находится самое простое объяснение: дому надоела моя помойка и он решил лишить меня прогулок на свежем воздухе.
Логично звучит, правда?
Первые недели моего пребывания здесь я бродил по городу, как по голове огретый. Он совсем небольшой. Всего четыре поперечных улицы и семь продольных. Восемь переулков. Останки каменной стены, что больше ничего не ограждает, но служит почти истёршейся, но ещё видимой чертой, границей, за которой начинается лес, перемежающийся болотами, мир дикий и необузданный, наполненный порождениями легенд и человеческой фантазии, как в фильме М.Найта Шьямалана. Лес сейчас обнаглел, суёт длинные свои конечности всюду. А вот люди остались теми же. Видели бы вы лица этих дремучих старух!
