— Вы уверены?
— Само собой. Вы серьезно считаете, что если бы донья Беатрис захотела вильнуть на сторону, она стала бы дожидаться, пока жалкий недоумок начнет подкатывать к ней перегретые шары, пытаясь соблазнить? Поймите, если ее не провожает с десяток кавалеров всякий раз, когда она выходит погулять с ребенком или проветриться, значит, рядом просто никого нет. Поверьте, я знаю, о чем говорю.
— Пожалуй. С вашей точки зрения я ситуацию не рассматривал, и я совсем не уверен, что нарисованная вами картина меня успокаивает.
— Послушайте, все, что от вас требуется, — это вернуть письмо на место, в карман пальто, и выбросить из головы лишние мысли. И даже не заикайтесь о письме своей сеньоре.
— Вы бы так и сделали?
— Лично я нашел бы этого племенного бычка и разукрасил так, что, когда его срамные части выдернули бы из его же затылка, у него осталось бы одно-единственное желание — немедленно уйти в монастырь. Но я — это я, а вы есть вы.
Тоска охватила мою душу, расплываясь и растекаясь в груди, словно масляное пятно в чистой воде.
— Боюсь, вы не помогли мне, Фермин.
Он пожал плечами и, подхватив тяжелую коробку с книгами, взбежал по лестнице, пропав из виду.
Остаток утра мы посвятили текущим делам в магазине. Серьезно поразмышляв над историей с письмом, спустя некоторое время я пришел к выводу, что Фермин совершенно прав. Хотя так и не сумел решить, в чем именно он был прав: в том, что нужно довериться любимой женщине и не волноваться напрасно или в том, что необходимо навестить пакостника и вылепить ему новое лицо? Календарь, висевший над прилавком, сообщал, что на дворе двадцатое декабря. У меня в запасе был еще месяц, чтобы разобраться с этим вопросом.
День прошел оживленно, покупки клиенты делали скромные, зато без перерыва. Фермин не упускал ни малейшей возможности, чтобы воспеть хвалу отцу за находчивость: вертеп и младенец Иисус, обликом напоминавший баскского штангиста, имели заметный успех.
— Вижу, что в искусстве торговли вам нет равных, посему удаляюсь в подсобку, чтобы привести в божеский вид коллекцию, которую на днях нам передала вдова.
Воспользовавшись благоприятным моментом, я последовал за Фермином в подсобное помещение и задернул за спиной занавеску. Фермин посмотрел на меня с оттенком беспокойства. Я миролюбиво улыбнулся ему.
— Я просто хочу вам помочь.
— Как угодно, Даниель.
Какое-то время мы молча распаковывали коробки и раскладывали книги стопками, сортируя их по жанрам, размеру и состоянию. Фермин не раскрывал рта, старательно избегая моего взгляда.
— Фермин…
— Я ведь уже сказал, что вам нечего беспокоиться из-за письма. Ваша супруга не какая-нибудь вертихвостка, и в тот день, когда она пожелает оставить вас с носом, — дай Бог, чтобы он никогда не наступил, — она заявит вам об этом прямо, без пошлых интриг.
— Я понял вашу мысль, Фермин. Но речь не о том.
Фермин поглядел на меня с тоскливым выражением, не ожидая ничего хорошего.
— Мне показалось, что после закрытия магазина мы с вами могли бы поужинать вместе, — начал я, — а заодно побеседовать о делах. Например, о посетителе, приходившем вчера. Или о том, что не дает вам покоя. Чует мое сердце, между вчерашним стариком и вашим скверным настроением существует связь.
Фермин положил на стол книгу, с которой вытирал пыль, удрученно взглянул на меня и вздохнул.
— Я попал в переделку, Даниель, — выдавил он наконец. — В ловушку, из которой не знаю, как выбраться.
Я положил руку ему на плечо. Под тканью халата прощупывались лишь кожа да кости.
— Тогда позвольте помочь вам. Разделенная ноша вдвое легче.
Он недоуменно нахмурился.
— Нет сомнений, что мы с вами справлялись и с худшими неприятностями, — убеждал его я.
Фермин печально улыбнулся. Предложенное мной средство его не обнадежило.
— Вы хороший друг, Даниель.
«И вполовину не так хорош, как он того заслуживает», — подумал я.
