Он попрощался со мной и отправился дальше. После этого разговора я пришла в уныние, потому что надеялась, что Трифон ответит на те вопросы, на которые не хотели отвечать остальные. Теперь я почувствовала себя поистине одинокой и затерянной в тысяче миль от знакомого мне мира. Я пошла домой, закрылась в своей комнате и разрыдалась. Если кто-то и слышал мой плач, никто не пришел узнать, в чем дело. В конце концов я, утомленная слезами, уснула.
Мне снился сон, такой же живой и яркий, как в прошлую ночь. Сначала я не поняла, что это сон, потому что я по-прежнему лежала в своей комнате. Но затем я заметила, что на улице полная темнота. Занавески были отдернуты, на миг я увидела звезды, затем их скрыла какая-то тень. Я встала, зажгла лампу и поднесла ее к окну. В стекле я увидела свое отражение, но за ним заметила мальчика, Акакия, и лицо его было еще более отталкивающим, чем обычно, еще более морщинистым и злобным.
— Впусти меня, — сказал он, — ты должна мне помочь.
Я, держа лампу, отступила, взмахом руки давая ему знак войти. Он скользнул через подоконник, за которым клубился туман, и скрючился с гримасой боли на лице. Я поставила лампу у кровати, чтобы помочь ему подняться, вспомнив, что он был слишком слаб, чтобы прийти в школу, но он велел:
— Ложись в постель.
Я, к своему удивлению, повиновалась. Он подошел к изножью кровати и начал рыться в разбросанной одежде, лежавшей там со вчерашнего дня, среди которой была и моя ночная сорочка. Каждый предмет он подносил к носу и нюхал, как собака. Затем бросал и брал следующий, пока не испачкал все. Все это время он не сводил с меня взгляда блестящих глаз. Наконец он подошел ко мне и встал рядом. Искалеченная рука, которую он прижимал к телу, оказалась над моим лицом. Пальцы заканчивались длинными, острыми когтями. Другой рукой он развязал бант у меня на шее, схватил блузку и разорвал ее, открыв мою грудь. Он медленно разогнул руку и выставил когти. Рука оказалась вполне здоровой. Он опускал ее не спеша, наслаждаясь. В его жестоких глазах сверкнуло предчувствие экстаза — с тех пор я видела его у многих своих клиентов. Затем рука исчезла из моего поля зрения, и я ждала, не дыша, ни о чем не думая. Ждала. А потом когти вонзились в мою плоть. Я словно одеревенела, почувствовав, как будто мне в сердце вонзили кусок льда. Спина моя изогнулась, и я подумала, что сейчас сломается позвоночник, но я не могла пошевелиться, чтобы защититься от кошмарного вампира. Он вздохнул, и я почувствовала, как его пальцы подбираются к моему сердцу. Эта боль — я не могу объяснить, но в ней была какая-то сладость, страдание смешивалось с почти невыносимым наслаждением. Я закричала, пытаясь вырваться из лап Акакия. Он рассмеялся — но не как ребенок, а как сам дьявол. Выпрямился. Глаза его увеличивались, приближались, заслонили все остальное.
Я проснулась, вечернее солнце ослепило меня — оно светило в окно, опустившись низко над горизонтом. Я встала, но от охватившего меня головокружения покачнулась и вынуждена была перевести дыхание. Эти кошмары, подумала я, совершенно лишили меня сил. Я подошла к умывальнику, чтобы освежиться, и увидела свое отражение в зеркале. На груди у меня виднелось кольцо из пяти крошечных белых шрамов, окруженных синяками. Синяки скоро исчезли, но, если я зажгу лампу, ты увидишь шрамы. Заметив их, я разрыдалась. В эту минуту жена Шалдина позвала всех ужинать. Я не знала, что мне делать. Рассказать им? В этом не было смысла — они не проявляли сочувствия ко мне прежде, не проявят и теперь. А может быть, даже выгонят из дома. Я вытерла слезы, умылась, застегнула и пригладила блузку.
За ужином я молчала, что, казалось, устраивало всех. Я что-то ела, не понимая, что именно. Окружающие бросали на меня взгляды исподтишка. Дети, казалось, жалели меня, но в глазах родителей я заметила страх. Извинившись, я ушла в свою комнату.
Оказавшись у своей двери, я услышала в коридоре голос Шалдина:
— Я говорил Трифону, что не хочу навлекать на нас это. Пусть она отправляется в другой дом, пусть из-за нее страдает другая семья.
