Но Дэвид указал на пучок проводов, торчавший позади рулевой колонки.
— А это тогда что? — воскликнул он. — Спагетти с кетчупом? Проверь радио.
Я проверил.
— По-моему, не работает, — сообщил я.
Через минуту после нашего появления сигнализация отключилась и сирена смолкла. Тишина показалась мне почти болезненной.
К тому времени Дэвид нашел стартер и пытался завести мотор; первые две попытки закончились неудачно. Затем он подергал за провода, как ребенок, запускающий воздушный шарик, после чего, наверное, восстановился какой-то контакт, потому что с третьей попытки мотор под полом кабины мгновенно завелся. Через несколько секунд он заурчал, но затем, почти сразу, заглох.
— Мерзкая штука, — пробормотал Дэвид и попробовал снова, но двигатель упорно не желал оживать.
Дэвид тяжело откинулся на спинку водительского кресла. Я сказал:
— Может, мы сможем продержаться здесь.
— Печь не работает, — возразил он. — Тебе, наверное, кажется, что здесь тепло, но это после улицы. Если мы не заведем мотор, не вижу разницы, где сидеть — здесь или в том сарае.
Дэвид снова нажал на кнопку стартера, но безрезультатно.
— Вот тебе и причина, — вдруг сказал он, указывая на приборную доску. По-видимому, передо мной был датчик уровня горючего; судя по показаниям прибора, бак был почти пуст.
— У этих чудищ никогда не заканчивается бензин, — горько заметил Дэвид, видимо пытаясь передразнить Мика. — У них баки как цистерны. — И он с силой ударил по рулю, затем откинулся на спинку кресла с лицом темным, словно помятая слива.
В этот момент где-то во тьме загудел автомобильный сигнал.
Мы прислушались; вой ветра заглушил гудок, затем он донесся до нас снова. Сигнал шел откуда-то с шоссе.
— Пошли, — устало выговорил Дэвид и открыл дверь со своей стороны, чтобы вылезти наружу.
На этот раз он даже не вздрогнул от яростного порыва ветра. «Ну хорошо, — хотел было сказать я, — ты доказал свое, доказал, что ты не балласт, так почему бы теперь не посидеть и не отдохнуть немного», но вместо этого я неуклюже приподнялся и пополз наружу. Я был готов рухнуть и уснуть прямо здесь, на полу. Тогда я, скорее всего, умер бы во сне, после чего мой свежезамороженный труп был бы готов для морга, но в тот момент мне было все равно.
На полу кабины лежали перчатки на меху, принадлежавшие Мику.
Я протянул руку и подобрал их. Это была не галлюцинация, передо мной и в самом деле были перчатки. Должно быть, он снял их, чтобы сделать тонкую работу — замкнуть провода… Но как он мог бросить их здесь? У меня на руках были громоздкие лыжные рукавицы, но даже в них я почти не чувствовал пальцев от холода. Если Мик смог добраться до следующего брошенного грузовика, о чем, видимо, говорил сигнал, то вряд ли в ближайшее время ему придется играть на пианино.
Я выскользнул из кабины и повалился на снег с северной стороны гигантской машины. Дэвид ушел без меня, привлеченный сигналом, словно глубоководная рыба, попавшаяся на крючок. Гудки раздавались не так регулярно, но были слышны лучше.
Я чувствовал какую-то тревогу.
Во-первых, я думал об оставленных перчатках. Во-вторых, я знал, что никто не доверит большой трейлер и его груз стоимостью не меньше четверти миллиона водителю, который вылезет и пойдет по обочине с консервной банкой, чтобы добыть топлива. И радио — радио должно работать, хотя бы давая только белый шум, вроде той снежной пелены, что кружилась за окнами.
Я осматривал грузовик, когда споткнулся о тело Мика. Он лежал лицом вниз, и его почти замело снегом, отчего у меня на миг возникла безумная мысль, будто он на самом деле жив и просто спрятался в сугробе от ледяного ветра. Но, прикоснувшись к нему, я почувствовал, что тело затвердело, как мокрая простыня, вывешенная на улице зимой. Когда я наконец перевернул его на спину, то увидел, что из-под подбородка Мика торчит кусок железной арматуры, видимо извлеченный из опоры моста. Прут прошел сквозь горло, словно кто-то наколол голову, собираясь жарить ее на костре. Глаза убитого были полуоткрыты и превратились в куски льда. В голой руке он по-прежнему сжимал короткий лом, защитное орудие, которым он так и не сумел воспользоваться.
