Дезертир вонючий! Пополз к нему по кочкам, откуда сила взялась, вырвал за шкирку из болота, да сразу и приколол сердечного, как порося.
Дальше – кровь пить. Иначе нельзя. Свежатину не примет нутро, а испечь – огня нету. Гарик еще трепыхается, а побратим мой ему вену выгрыз и сосет. Хлюпает носом, глаза выкатил, рычит и сосет. И в ту же минуту я прозрел. Понял, не смогу. Потихоньку, потихоньку отдалился от страшного места и побрел куда глаза глядят. Молиться начал, хотя веры во мне тогда и намеку не было.
Долго шел, может, целые сутки, никак остановиться не мог. Даже не вижу, день или ночь надо мной. Вдруг внизу открылась река и спуск к ней – чистый, травяной, хоть на заднице катись. И на берегу – лодка с веслами. Подумал, видение или мираж, но сел в лодку и поплыл по течению. Грести мочи нет, лег на дно и уснул… Вот и вся история, Егорушка, друг мой ситный.
Присели на поляне отдохнуть. До стоянки рукой подать. От земли шел сырой, бодрящий дух, солнце снимало первую испарину. Жакин ждал, чего Егорка скажет. Он частенько пугал ученика притчами из своей долгой жизни, и молодой человек подозревал, что далеко не все в них было правдой. По заведенному обычаю, ему следовало разгадать тайный смысл исторического примера. Не всегда ему это удавалось. Но игра обоим была по душе.
– А что с ним стало, с Амуром, который крови напился?
– Сгинул бесследно. Никто его после никогда не видел.
Егорка задумался, загляделся на лазоревую ящерку, застывшую на камне в причудливой, настороженной позе.
– На большие деньги можно много лодок купить, – сказал наугад, – и расставить их по всем притокам.
– Верно, – обрадовался Жакин. – Да не только лодок, кораблей. В годину бедствий, как ныне, можно миллионы горемык на Руси согреть и накормить. Только на самом краю, не раньше. Пока человек на себя самого надеется и не впал в отчаяние, для него любой дармовой кусок – все равно халява. На пользу не пойдет, лишь пуще соблазнит. Лодка ко мне приплыла, когда я очутился в роковой бездне и одной ногой заступил черту жизни. Вот тогда и различил знак Господень.
– Федор Игнатьевич, – Егорка проследил, как ящерка сдвинулась вверх, словно ртуть перетекла, – вы добрый человек, но вашу утопию я не разделяю. Царство Божиена земле невозможно, и милость к павшим – пустой звук.
– Кто говорил про Божие царство? – вскинулся Жакин, и в очах его вспыхнул юный азарт. – Ты слишком много книжек прочитал, и ум твой поддался искушению слов. Я говорю понятные вещи, а ты слышишь заумное.
Коли колодцы с водой отравлены, кто-то ведь должен их чистить. Или нарыть новые. И на это понадобятся денежки. При чем тут царство Божие?
– Кто же отравил колодцы?
– Мы сами и отравили. Когда поверили бесенятам.
Русь опять приняла лжепророка за святого воителя. Тебя обманули, Егорка, а ты до сих пор не очухался. Простому человеку не нужны никакие права, кроме тех, кои дала ему природа. Мы все рабы Всевышнего, а не повелители вселенной, как тебе вдолбили.
– Мне никто ничего не вдалбливал. – Егорка тоже привычно разгорячился. – Вы нарочно меня с толку сбиваете, Федор Игнатьевич. Объясните по-простому, почему я должен какие-то ящики охранять? Не хочу сидеть на вашей казне, как Змей Горыныч. Не хочу и не буду. Увольте.
– Не хочешь и не надо. – Жакин успокоился так же внезапно, как воспламенился. Это было в его характере. – Подымайся, сынок. Сейчас костерок запалим, чайку заварим… Иришу разбудим.
– Лодки, колодца отравленные, – продолжал бормотать себе под нос Егорка, поспешая за Жакиным. – Чушь собачья. Мистика. Это вы, дорогой Федор Игнатьевич, книжек начитались, а не я. Я уж забыл, как они выглядят…
Но он напрасно себя уговаривал, завораживал: железный ящик в каменном склепе, наполненный сокровищами, уж никак не привиделся ему из сказки про Али-Бабу. И Жакин опять прав. Отдать казну в чужие руки – все равно что с родиной расстаться.
