– Великий был человек, без сомнения. Сердобольный, совестливый, без всяких предрассудков, даром что горец по происхождению. На нем весь наш город стоял.
Спонсор высшей пробы.
На лице мэра Спиридонов не заметил и тени иронии.
– Кажется, убийцу так и не нашли?
– Пока нет. Но найдем. Вопрос времени. Скорее всего, маньяк-одиночка. У нас есть конкретные подозреваемые.
Спиридонов, испросив разрешения, закурил. Пить и закусывать больше не хотелось. Даже кофе почему-то не лез в глотку. В голове постепенно укрепилась заполошная мысль: бежать! Да, надо поскорее покинуть этот город, и уж потом, из Москвы… Инстинкт никогда не обманывал Спиридонова: вокруг смердило паленым. У него осталось несколько вопросов, в том числе и о трупике младенца в газетном развале, но он уже понял, что с этим лощеным, приторно сладкоречивым верховным представителем федулинской элиты толковать бесполезно. И все же не удержался.
– Герасим Андреевич, простите мою назойливость, но я хочу вернуться к этой регистрации. Нельзя ли как-то ее избежать? Ведь, в сущности, я в городе проездом, на несколько часов…
Монастырский поднял на него глаза, в которых сверкнул ледок.
– Никак невозможно. Да и далась вам эта регистрация. Перед вашим приходом я связался с Рашидовым, он все устроит по гамбургскому счету. Заполните парочку бланков – и никаких хлопот.
– А прививка? Зачем мне прививка?
– Прививку тоже придется сделать. Понимаете ли, тут вопрос этики. Я сам делаю прививку раз в неделю. Любая поблажка, любое нарушение принципа неминуемо влияет на нравственный климат в обществе. Не хочется повторять прописные истины, вы их знаете не хуже меня.
Массу убеждают не слова, как бы правильно они ни звучали, а личный пример руководителя. Я ничего не скрываю от народа, и он отвечает слепой любовью. Проблема – народ и власть – извечна. Возьмите того же покойного Масюту. Не скажу, чтобы он был законченным мерзавцем, нет, но частенько позволял себе то, что запрещалось другим. И его в конце концов раскусили. Какой бы ни был безумный народ, его нельзя обманывать слишком долго. И наоборот. Вы улавливаете мою мысль? В завтрашнем радиообращении я как раз хочу порассуждать на эту тему.
– Но принудительная прививка, – слабо возразил Спиридонов, – в каком-то смысле вступает в противоречие с конституцией, разве не так?
– Кто вам сказал, что принудительная?! В том-то и штука, что у нас никто никого ни к чему не принуждает.
Не хватало нам тридцать седьмого года. Да пообщайтесь с людьми, они все сами расскажут. Свободный выбор масс – вот основной постулат демократии. А вы говорите, принудительная! Озадачили вы меня, голубчик…
Озадаченный, он нажал кнопку, глядя на Спиридонова с какой-то просветленной, детской обидой. Стремительно влетела секретарша.
– Проводите господина журналиста, Леонора Марковна, – обратился к ней Монастырский. – Не сложился у нас разговор.
– Почему же не сложился, – возразил Спиридонов, со страхом вглядываясь в окончательно, как по волшебству, остекленевшее лицо мэра. – Вы мне очень помогли, спасибо.
– Не с добрым сердцем вы к нам завернули, голубчик. Камень прячете за пазухой, а зря. У нас секретов нету.
Уведи его, Лера!
Секретарша потянула Спиридонова за рукав, что-то прошептана на ухо: он не понял. Завороженный, поплелся за ней, от двери оглянулся. Монастырский стоял посреди кабинета, задумчиво чесал пятерней за пазухой.
В приемной секретарша ему попеняла:
– Расстроили вы Герасима Андреевича, нехорошо это, не по-Божески.
– Но чем, чем?!
– Вам виднее… К нам всякие наезжают. Да все норовят с подковыркой, с претензиями. А вы лучше подумали бы, какой он человек. В одиночку такой воз на себе тянет.
Нет бы просто посочувствовать, уважение оказать. Куда там! У каждого своя гордыня. Вот и рвут ему, сердечному, душу на куски.
Спиридонов еле выбрался в коридор, беспомощно огляделся. Тихо, просторно, ковры и плотно закрытые двери.
Он уже знал, что делать. На лифте спустился до второго этажа и прошел по коридору, пока не уперся в туалет.
Вошел внутрь: мрамор и инкрустация. Кабинки со шторками. Розово-снежные унитазы, как гвардейцы в строю.
