– Степан, ты зачем это встал с постели? Лекарь тебе лежать велел и настойку от грудной жабы принимать! – услышал он за спиной голос жены.
– Да я все бока отлежал, мочи уже нет! Жар у меня прошел, а эти лекаря заморские и здорового насмерть залечат. Прикажи лучше взвару медового принести да печь протопить погорячее, а то зябко мне что-то.
– Сейчас девкам прикажу, а ты пока шубу накинь или душегрейку надень. Тут к тебе знакомая моя просится, примешь ее или пусть в приказ приходит, когда ты поправишься?
– Кто такая и зачем пришла? – спросил Степан, усаживаясь в кресло у окна.
– Да ты ее знаешь. Боярыня Пелагея Воротынская, в девичестве Ордынцева. Сватьи моей родственница. Ограбили ее, вот она в Москву с ябедой и приехала, а ты заболел, поэтому в приказ и не пошла.
– Эта не та Пелагея Воротынская, про которую княжеский боярин Тимофей Литвин из Рязани писал? Ты вроде сама мне письмо от него читала. Будто на ее усадьбу колпинский боярин Путята с разбойниками напал, а она татей перебила и семью разбойника в полон взяла.
– Она, батюшка, она.
– Так зачем же она в Москву приехала? Вот дура баба! Сидела бы дома, а я к ней с оказией уже людей послал. Ануфрий Беспалый должон был в Верею заехать на обратной дороге и забрать в Разбойную избу семейство боярина Путяты. Ладно, пусть заходит, все одно потом придется с ней разбираться.
Марфа Ильинична вышла из горницы и вскоре вернулась в сопровождении боярыни Пелагеи Воротынской. Пелагея с поклоном перекрестилась на красный угол и поздоровалась с хозяином:
– Здрав будь, батюшка, прости меня грешную, что побеспокоила, когда ты в болезни, но дело мое не терпит отлагательства.
– Да что уж там. Раз уж пришла, садись за стол – в ногах правды нет. Рассказывай, какая у тебя беда случилась, что ты, не дождавшись моих служилых людей, сама в Москву приехала.
– Ограбили меня, батюшка, да едва не убили!
– Так я про это уже знаю из письма княжеского боярина. Ты вроде сама побила супостата боярина Путяту Лопахина и его людей, или я что-то запамятовал?
– Побила, батюшка, как есть всю дружину его побила! Только потом воевода мой Алексашка Томилин меня ограбил и сбежал со всей казною!
– Как – всю дружину? Ты же на княжеский строевой смотр всего полтора десятка холопов необученных привела, а у Лопахина три десятка оружных воинов по реестру, – удивился боярин.
– Не тридцать, а пятьдесят два воина у Путяты было, когда он на мою усадьбу напал! Вот все они прямо под окнами моего терема зараз и полегли! – похвалилась Пелагея.
– Чудеса! И кто этот Илья Муромец, что такую дружину побил? Сколько тогда у тебя воев-то в дружине?
– Два десятка осталось. Шестерых с собой Алексашка, тать окаянный, увел! Вот он меня потом и ограбил, хоть по миру иди!
Ответ Пелагеи озадачил и одновременно заинтересовал главу Разбойной избы. Боярин не был кабинетным начальником и не раз лично участвовал в сражениях, поэтому прекрасно знал, что перебить малыми силами закованную в броню опытную дружину ох как непросто.
– Пелагея, что-то ты крутишь. Быть того не может, чтобы три десятка необученных холопов полсотни опытных бойцов могли порубить. Я Путяту в деле видел, он, может, и разбойник, но вои у него как на подбор, не ровня твоим охламонам.
– Так моя дружина с лопахинской и не рубилась, они разбойников из пищалей постреляли.
– Не смеши меня, баба! Пищаль – баловство для ополчения городского, от которого шуму много, а толку мало. Пищаль полдня заряжать нужно, да и с полсотни шагов из нее в корову не попадешь. Шла бы ты, Пелагея, в Разбойную избу, там оставь свою ябеду стряпчему, а мне недосуг околесицу всякую выслушивать, болею я! – возмутился Степан, поняв, что стал жертвой досужих вымыслов глупой бабы.
– Прости, батюшка, меня, бабу глупую, что обсказать тебе толком не могу, как дело было! Только пищали у моей дружины не простые, а скорострельные. Из этих пищалей можно до шести раз подряд выстрелить!
– Неси! – недоверчиво прищурившись, приказал боярин.
– Что – неси? – не поняла Пелагея.
– Пищаль скорострельную неси! – повысил голос Степан.
Пелагея как ошпаренная выскочила из горницы и через минуту вернулась в сопровождении хромого пожилого воина в тегиляе, который нес в руках странное оружие, абсолютно непохожее на пищаль.
