Восприятие ребенка своеобразно. Он наблюдает только то, что вблизи него, – это минус, зато наблюдает гораздо пристальнее, чем взрослый, – это плюс. Земля с её травкой, камушками, запахами гораздо ближе ребенку, чем взрослому, и дело здесь не только в малом росте – для ребенка все это заметней и обозримей. Новизна впечатлений, свежесть восприятия превращает каждую мелочь в нечто значимое и глубоко пронзающее душу. Вот ползет между травинками земляной червь – ребенок долго будет наблюдать за извивами его движений, уследит, когда и как залезет он в неприметную земляную норку. Упавший с дерева лист, повинующийся незаметным дуновениям ветра, травяная тля, неторопливо ползущая по стеблю растения, стайка воробьев, живущая своей подвижной и непостижимой жизнью, – все это составляет микромир ребенка, надолго запоминается, снится по ночам, рождает десятки вопросов.
Все когда-либо видели: идет усталая, измученная мать, тянет за руку ребенка, ей некогда, а маленький человечек не спешит – ему так важно рассмотреть какую-то птичку, картинку на стене, бабочку, до которых матери никакого дела нет. Мать и сын – не столь различны интересы, как несходен внутренний мир!
Постепенно от земли взор поднимается ввысь, раздвигается вширь. Это тоже образование, без книжки и указки, но очень важное – стихийное накопление знаний, жизненного опыта. Родители не уделяют этому внимания, ребенок чувствует их отчужденность и глухоту к его интересам, растет стена непонимания. На иной наивный вопрос взрослые реагируют смехом – ага, лучше впредь не задавать, пусть останется во мне, когда-нибудь сам уясню. Родителям важно лишь самое неинтересное: чтобы вовремя кашу поел, не забыл на горшок сходить.
А детские фантазии, грезы, страхи, подчас вовсе необъяснимые, причудливые и алогичные, как сны! Это ребенок чаще всего держит в себе, как тайное тайных, непостижимое многоопытными и всезнающими взрослыми. И какой-то интерес не к простому, обычному, а к страшному – к кровожадным сказкам, рассказам об опасностях, грозящих маленьким детям. Нет таких опасностей – придумаю сам, почти в них веря. Вот на краю двора какая-то темная яма – не живет ли в ней коварный Бармалей или дракон, утаскивающий детей? Страшно, но тянет посмотреть, чуть какое-то движение почудится в яме – бежать. Но опять возвращаешься, чтобы испытать таинственное и сладостное чувство страха. Лишь бы остаться в невредимости!
Взрослые это отметают как детские причуды, а сами тянутся к страшным детективам, к рассказам о привидениях, к чертовщине Эдгара По… Чем объяснить эти тайны человеческой психики, рождающиеся еще в раннем детстве?
Пишу об этом потому, что сам испытал всё это ребенком, в частности в нашем московском дворе.
А двор ничего загадочного собой не представлял: три голокирпичных высоких корпуса, расположенные в одну линию, объяты узкими асфальтированными полосами, рядом с которыми – незримый, всегда запертый подвал. Ниже полос – остатки старинного сада, вытоптанного почти до полного бестравья. Невысокий кирпичный барьер ограждает асфальтированный двор от сада. Барьер используется жильцами как сиденье. Здесь молча восседают старики, попыхивая «козьими ножками», отдыхают от подвижных игр ребята, к вечеру рассаживаются болтливые дворовые кумушки.
Наш корпус – в самой глубине двора, ближе не к Казарменному, а к Дурасовскому переулку с его областной милицией. Позднее узнал, что фанерный фабрикант Панюшев начал застраивать обширный купленный им участок с нашего корпуса, потому с него началась нумерация квартир, третий же корпус, нарядный, отделанный плитками, выходящий на Казарменный переулок, построен был последним, и номера квартир в нем носили числа за 90 и даже 100.
В Гражданскую войну наш подъезд полностью выгорел – так рассказывали старожилы. Обгоревшую часть корпуса откупил и восстановил Резинотрест. Проект составил молодой архитектор Резинотреста Рухлядев. Позднее он строил здание речного вокзала в Химках, В 1925 году корпус был готов, мы были первопоселенцами квартиры, если не считать того, что временно в ней помещался детский сад.
