– Ну что? – прозвучал его голос в наступившей тишине.
– Что – что?
– Что вы думаете о моем сочинении?
– Полагаю, для вас это не имеет никакого значения.
– Ловкая увертка, мадам, но вам не удастся так просто уйти от ответа.
– По-моему, это неплохо, но не хватает воображения! – выпалила она.
Ох уж этот язык! Когда наконец она научится говорить приятную ложь, легко слетавшую с языка многих молодых женщин? Могла же сказать: «Вы – выдающийся талант... музыка завораживает... о великий и могучий бог фортепиано, позвольте мне преклонить перед вами колени...»
Так нет же. Теперь он вышвырнет ее с Пипом на улицу. Прямо сейчас. Тем более когда увидит те значки, над которыми она трудилась весь день.
Она подняла глаза, посмотрела ему в лицо и замерла, пораженная. Его синие глаза были широко распахнуты, челюсть отвисла, и в следующее мгновение он разразился хохотом. Он хохотал до слез.
Ханна с опаской отступила. Интересно, когда он перестанет хохотать и начнет швырять ей вазы в голову? Кажется, прошла целая вечность, пока он, задыхаясь, не вытер следы слез кончиками пальцев.
– Недостаток опрятности восполняется вашей смелостью, мисс Грейстон. Поздравляю, вы первая, кто отважился сказать мне правду. – Он поморщился. – Как будто я не знаю, что сочиняю чушь. Но буду довольствоваться этим, пока не научусь писать лучше. А вам придется забыть о своем великолепном музыкальном вкусе и слушать эту чушь.
На этом мрачное веселье закончилось, он прошел к окну и принялся разглядывать зеленые рощи, простиравшиеся за ним. В каждом мускуле его тела ощущалось нетерпение.
Остен Данте был одержим сочинительством музыки, оно сводило его с ума.
Однако его страсть не походила на страсть человека, отчаянно пытающегося записать музыку, которая слишком быстро и живо звучала в его сознании. Это была скорее бурная страсть запертого в слишком тесном стойле дикого жеребца, рвущегося на волю. Интересно, какие невидимые барьеры удерживают хозяина поместья Рейвенскар?
В дверь тихонько постучали. Данте повернулся.
– Войдите.
Появился лакей. Он нес серебряный поднос, на котором возвышалась целая стопка писем.
– Свежая почта, сэр.
Данте небрежно пожал плечами:
– Ничего не могу с этим поделать.
– Сэр, здесь письма от вашей матери и несколько от сестер.
Радость на лице Данте сменилась унынием. Может быть, он опасался дурных вестей?
– Положите их к остальным, – распорядился он, махнув рукой в сторону стола, стоявшего в углу. Ханна обернулась и с удивлением увидела, как лакей складывает принесенную пачку писем поверх целой горы нераспечатанных посланий.
Мистер Данте подошел к стойке красного дерева, взял графин с бренди, налил стакан и залпом осушил.
– Полагаю, для первого дня достаточно, мисс Грейстон. Идите и дайте вашим бедным оскорбленным ушам отдохнуть до утра.
Она присела в неуклюжем реверансе и принялась собирать исписанные листы, с трудом веря в собственное везение. Если бы ей удалось удрать, не показав ему ту тарабарщину, которую она написала, Пип смог бы провести в теплой постели еще одну ночь.
Она едва не побежала к двери.
– Мисс Грейстон! – резким тоном произнес он. – Не уходите, дайте мне посмотреть листы.
Ханна ощутила дрожь в коленях.
– Вы играли так быстро, что некоторые фразы просто усеяны кляксами, – солгала Ханна, прижимая к груди стопку бумаги. – Я подумала, что перепишу их до утра.
– Вы либо очень усердны, либо слишком небрежны.
Он устремился к ней и взял листы. Ханна густо покраснела.
Данте внимательно просмотрел листы. Молчание затягивалось, словно петля вокруг ее шеи. Наконец Ханна не выдержала:
– Сэр, я... я могу все объяснить. Я несколько подзабыла ноты, а вы так быстро играете...
Он посмотрел на нее. Она ожидала гневной тирады и чуть не упала в обморок, когда он одарил ее слабой улыбкой.
– Вполне сносно, мисс Грейстон. Вы будете служить у меня, пока сможете выносить мой ритм работы. Но предлагаю вам получать жалованье, а не поступать, как этот дурак Уиллоби.
Она отступила на шаг, пораженная. Он пытается усыпить ее бдительность, прежде чем наброситься на нее с кулаками и швырнуть в камин ту чушь, которую она нацарапала?
