— Э, нет, спасибо, Джордж. Я поверю тебе на слово. — Он поерзал, удобнее устраиваясь на обломке гранита. — А ты уж нюхай себя сам.
— Уж я обнюхаю себя на совесть, поверь мне, Марк. Ты — человек, и обоняние у тебя слабое. Бьюсь об заклад, что ты не замечаешь, как воняют эти куски мяса.
— Нет, не замечаю.
Пес на брюхе подполз к Уокеру и заговорщически прошептал:
— Нафталином. Они пахнут как старый, залежалый нафталин.
Уокер улыбнулся вслед за дворнягой:
— Я не хочу тебя обидеть, Джордж, но не помню, чтобы собаки умели говорить. Даже чикагские собаки. Во всяком случае, по-английски.
— Обычно мы не говорим и на языке виленджи. — Джордж нисколько не обиделся. Он поднял переднюю лапу и почесал за ухом и только потом посмотрел на Уокера. — Это импланты. По одному на каждое внутреннее ухо. В каждом импланте содержится универсальный переводящий код, соединенный тонкими проволочками с определенными участками мозга. Таким образом, получаешь возможность понимать практически все, что слышишь. Здесь каждое разумное существо снабжено такими имплантами, даже сами виленджи. Кроме того, мне ввели какое-то лекарство, которое стимулирует рост и размножение мозговых извилин. Во всяком случае, многие понятия, которые раньше казались мне туманными, стали теперь мне абсолютно ясны.
— Повезло тебе, — вздохнул Уокер.
Склонив голову набок, пес внимательно посмотрел на человека:
— Повезло? Знаешь, это был отнюдь не рождественский подарок. Они сделали это для того, чтобы говорить со мной и чтобы я мог говорить с ними. Это облегчает общение между заключенным и тюремщиком, между собакой и виленджи. После того как операция была сделана, а раны зажили, я, учитывая неразговорчивость виленджи, очень удивился: зачем они так поступили? И спросил их. Они сказали, что из чистого любопытства. Не для того, чтобы узнать, почему не вполне развитые животные живут в подчинении у животных более высокоразвитых, а для того, чтобы понять, почему подчиненные существа получают такую радость от своего подчиненного положения.
Да, на этот вопрос еще никто не смог ответить, подумал Уокер.
— И что же ты им сказал?
Подняв заднюю лапу, Джордж принялся яростно чесать себя за левым ухом.
— Я сказал им, что не могу отвечать за всех собак, но лично мне люди просто нравятся. Думаю, это универсальное собачье чувство. Кроме того, спросил я их, кто сказал, что это отношение подчиненности? Не все, но многие из нас живут свободно, пользуются бесплатной едой, бесплатной медицинской помощью и бесплатными игрушками. Людям приходится здорово шевелиться, чтобы получать все это. А нам достаточно лишь иногда лизнуть человека в лицо и жалобно поскулить. Скажи мне, можно ли придумать лучшую жизнь?
— И что они тебе на это ответили?
Джордж по-собачьи склонил голову набок.
— Они сказали, что раб не является рабом до тех пор, пока не обретает подходящие умственные способности, чтобы оценить свое рабское положение. Я пожелал им засунуть эту чушь в свои жевательные отверстия.
Уокер поерзал на куске гранита и обернулся. В коридоре никого не было.
— Если не возражаешь, то я скажу, что у тебя очень богатый словарный запас.
Джордж провел лапой по морде.
— Я же сказал, мне впрыснули эликсир знания. Я бы с удовольствием от него отказался. Говорить трудно, думать — еще труднее. Я бы предпочел гоняться за кошками. Разве ты не предпочел бы гонять в футбол?
Оптовый торговец был поражен:
— Откуда ты знаешь, что я играл в футбол?
— Я не знаю, просто догадался. Ты в хорошей форме, лучшей, чем у большинства мужчин твоего возраста.
— Спасибо. — Уокер облегченно вздохнул. Все-таки трудно свыкнуться с видом говорящей собаки. Было бы еще труднее с псом, умеющим читать мысли. — Ты и сам неплохо выглядишь.
— Чистая жизнь, — произнес Джордж. — Очень много охочусь за кошками. Вообще-то я люблю котят, но, понимаешь ли, традиция есть традиция.
Уокер многозначительно кивнул:
— Тебе не будет трудно, когда мы выберемся отсюда? Быть намного умнее средних собак? — Он едва удержался от желания потрепать Джорджа по лохматой холке.
Джордж выкусил из шерсти невидимую блоху.
