Мне ужасно нравились японские дома. Тогда в Иокогаме и в Токио было еще много прекрасных старых японских домов. Линда Бич ввела мою мать в женское общество, которое называлось Nadeshiko-Kai (Общество Гвоздик); японские женщины считаются прекрасными, как цветок nadeshiko, полевой гвоздики. Общение с иностранцами тогда еще в Японии было чем-то исключительным, а члены Nadeshiko-Kai походили из элиты японского общества. Раз в месяц дамы посещали дома друг друга, а так как мама забирала меня с собой, то у меня была прекрасная оказия осмотреть эти прекрасные резиденции.
Я помню большое владение в Хаяме, куротном городке неподалеку от Мисаки, около часа дороги на юг от Иокогамы. Мне сказали, что дом принадлежал императорской семье, но сегодня мне это кажется невозможным, чтобы в императорский дом впустили кого-то из персонала армии Соединенных Штатов, даже после окончания оккупации. Скорее всего, усадьба располагалась где-то по соседству с императорским домом. В этом доме я впервые увидел маты татами, а из окон солнечных комнат на третьем этаже вдали виднелась гора Фудзи.
В памяти так же осталась прекрасная резиденция бывшего премьера Shigeru Yoshida в Токио — в гигантском салоне с плафоном пол закрывала дюжина матов татами. Но моим любимым местом была группа японских деревенских домов, принадлежавшая Линде Бич и ее приятелям. Еще и сегодня я отчетливо вижу на обрывах Мисаки ряды сосен, которыми треплет морской бриз.
Прекрасные старые японские дома не были обычными домами. У каждого из них была своя «программа» — их спроектировали так, чтобы они показывались частями, как разворачиваемый свиток. Я помню первый визит в доме одной из дам Nadeshiko-Kai. Высокие внешние стены закрывали все. Мы вошли в ворота, прошли через сад, дальше попали еще на одни ворота, следующий сад, и только там находилось крыльцо – genkan («скрытый барьер»).
Подходя к genkan, мы с удивлением увидели хозяйку дома, которая приветствовала нас на коленях, с головой, опущенной к татами. Это было приветствие, как для представителей королевской семьи, я почувствовал, что вход в этот дом – великое событие. Затем мы прошли по коридору, за ним располагалась маленькая комната и еще один коридор. Наконец мы оказались в просторном, абсолютно пустом салоне – только в tokonoma (альков) стояли цветы. Было лето, и двери из коридора и салона сняли; дуновение воздуха из сада расходилось по целому дому. Но только до некоторых мест добирался свет из сада, так что в большой комнате, выложенной татами, было темно. Таинственное пространство, далекое от внешнего света, привело к тому, что мне показалось, буд-то меня перенесли в древность, когда меня еще не было на свете. Этот дом стал моим «замком»: мне стало понятно, что Япония – это место, где я хотел бы провести жизнь.
В 1966 году мы вернулись в Вашингтон. После выпускных экзаменов 1969 года я стал изучать японистику на Йельском университете. К сожалению, программа меня разочаровала. Прежде всего она касалась экономического развития, власти после революции Мейдзи, теории «японизма», известной, как Nihonjinron, и т.д., и т.д. Я спрашивал себя, действительно ли Япония – это страна, в которой я мечтаю жить, и чтобы развеять эти сомнения, летом 1971 я объездил автостопом всю Японию, от северного острова Хоккайдо до южных границ Кюсю.
Это заняло два месяца, и все время ко мне относились замечательно — это было хорошее время для туристов. Японцы всегда относились к иностранцам, как к пришельцам с другой планеты. По мере того, как Япония открывалась миру, отношение к иностранцам становилось более, а не менее, сложным, но тогда я встретил исключительно безумный интерес: меня засыпали вопросами о системе школьного образования в Америке, о родителях, семье, одежде – обо всем. Старушки дергали меня за волоски на предплечье, чтобы убедиться, что они настоящие, отцы семейств водили в публичные бани, чтобы посмотреть, правда ли то, что они слышали об иностранцах. За два месяца я только три ночи провел в отеле – остальные проводил в домах людей, с которыми познакомился по дороге.
