В отношении оболочки нам было сказано: "она потеет", она сама себя охлаждает.
"Композиция Саламандра", - писали в своем заключении наши физико-химики, может быть с пользой применена в танкостроении, как бронезащитный материал..."
Но профессор Валленштейн сказал иное:
- Это может быть одним из способов преодоления теплового барьера, возникающего на пути движения тела а атмосфере при сверхзвуковых скоростях. * * *
Никем не останавливаемый, при молчаливом попустительстве нашего дипломатичного шефа, Кнопп продолжал свою исследовательскую деятельность.
- Или я его, или он меня, - приговаривал Кнопп, берясь за очередной цилиндр.
В цилиндрах были обнаружены гигантские молекулы, но их основой были не привычные для нас атомы углерода, а атомы кремния.
- Интересное явление, - мечтательно вздыхал Халле. - Если бы можно было с этим не спешить...
Но спешить и разрушать было спокойнее, чем выжидать и вызывать всевозможные подозрения. И потому Халле подбадривал Кноппа:
- Действуйте, молодой человек, действуйте. Ваш лабораторный дневник может в дальнейшем быть положен в основу диссертации...
Я уже говорил о внешнем виде моей находки. В разрезе это было похоже на плод цитруса. Дольки заполнены желеобразной массой, в которой лежали алюминиевые футляры с цилиндрами. Валленштейн занимался в своей лаборатории анализами этой полупрозрачной студенистой массы. Она была однородна только на первый взгляд. Оказывается, в каждой дольке плода, в каждом ее отсеке была своя, если можно так сказать, начинка. В одних отсеках обнаружилось способное к самосвечению сложное вещество, но было неясно, химического оно или биогенного происхождения. А в некоторых других дольках странного плода Валленштейн нашел тяжелый водород.
Этой новостью он поделился со мной, только со мной, присовокупив:
- Крепко, за семью замками следует держать некоторые открытия. Сейчас в кругах физиков и военных специалистов наблюдается повышенный интерес к тяжелому водороду, полагают, что он может быть использован для создания атомной бомбы. Откуда мне это известно, я вам не скажу.
Он замолчал. Я тоже не произнес ни звука.
- Когда римляне около двух тысяч лет назад завоевали Афины, - снова начал Валленштейн, - то все металлические статуи были расплавлены ими. Римлянам для их военного государства нужен был металл. Когда узнают о дейтерии, возможно, издадут приказ использовать вашу находку, все это любопытное устройство, в качестве сырья для опытов с бомбой.
Говорил он, но я-то ведь слушал. А этого было довольно, чтобы меня посчитали его сообщником. Что связывало меня с этим стариком, которому терять было уже нечего? Почему я так покорно шел за ним?
Нет, теперь я и сам не мог, не хотел, не смел уехать.
Иногда, в сумерки, вертя цилиндрики в руках, я замечал, что внутри них проходят светлые блики, крохотные искорки, которые невозможно было бы зафиксировать даже на самую чувствительную пленку.
У Каспара было отличное зрение, но, посидев со мною часа два в темноте, он заявил, что либо у меня в глазах двоится, либо это из моих глаз сыплются искры. Он утверждал, что сам не видит ровно ничего, кроме зеленых кругов, которые у него ходят перед глазами, очевидно, от усталости.
Профессор Халле, после того как я попросил его взглянуть на свечение в цилиндрах, высказался в свойственном ему стиле. Мы были с ним в подвале только вдвоем, и старик рассказал мне притчу о кадии, который, купив на базаре рослого мула, привел его на свой двор. Мул осмотрелся, скинул недоуздок и залез в кувшин с водой. На крик кадия сбежался народ, несчастного схватили, бросили в яму к умалишенным. Отсидев там сорок дней, кадий согласился с тем, что мул не может залезть в кувшин. Его отпустили домой, но едва он вошел к себе, как мул высунул уши из кувшина и тряхнул ими. Тут кадий завопил: "Смотрите, смотрите! Мул здесь!" И снова попал в яму. Насидевшись там, кадий обдумал все происшедшее и заявил, что теперь окончательно излечился. Придя домой, он глянул на кувшин, а мул высунул голову и подмигнул. "Видеть-то я вижу, - молвил кадий, - но сказать не скажу".
