Эта ситуация создала определенные интересные дилеммы для моего исследования. Прежде чем отправляться в сельскую местность, я проделал большую работу в малагасийских национальных архивах. В XIX веке Королевство Имерина пригласило иностранных миссионеров для подготовки гражданских служащих; в результате их отчеты сохранились, равно как и те, что относились к временам колониального режима. В итоге для периода с 1875 по 1950 год у меня было множество информации по общине, которую я изучал: данные переписей, протоколы школ и прежде всего точные цифры, касающиеся размеров каждой семьи и принадлежащей ей земли и скота, а в более ранний период и рабов. Но сразу же по приезде я обнаружил, что большинство людей считали, что именно это, скорее всего, и будет спрашивать чужак из мира капитала, и потому отвечали на такие вопросы неохотно. Они были готовы говорить практически обо всем остальном. В результате я собрал совершенно разнородные данные для двух исторических периодов.
По мере того как я лучше узнавал людей, я постепенно понимал, что дело было не в том, что правительство не регулировало их повседневную жизнь – в самых важных вопросах правительство вообще ничего не делало. В малагасийской истории государственная власть обнаруживает тенденцию прибывать и убывать, и в тот момент она как раз убывала. Конечно, существовали правительственные учреждения, где сидели люди, записывавшие и регистрировавшие разные вещи, но это скорее было показной работой – платили им очень мало, расходных материалов они не получали (бумагу им приходилось покупать самостоятельно), все врали о размерах своего имущества, а налогов не платил вообще никто. Полиция просто патрулировала шоссе и не совала нос в сельскую местность. Но все говорили о правительстве так, как будто оно реально существовало, надеясь, что чужаки ничего не заметят, поскольку, в противном случае, кто-нибудь в каком-нибудь столичном ведомстве мог решить, что с этой ситуацией нужно что-то делать. Так что на одном уровне бюрократическая власть практически не влияла на людей. На другом она пронизывала все.
Отчасти это объяснялось изначальным воздействием завоевания, произошедшего за сотню лет до того. В свое время многие жители Королевства Имерина были рабовладельцами. Важно помнить, что никто никогда не находит рабовладельческие взаимоотношения нравственными – это всего лишь отношения простой произвольной силы: хозяин может приказать рабу делать все, что пожелает, и раб ничего не может с этим поделать>51. Когда в 1895 году французы уничтожили Королевство Имерина и установили контроль над Мадагаскаром, они одновременно положили конец рабству и создали правительство, которое даже не пыталось делать вид, что его основой является общественный договор или воля управляемых, а зиждилось на превосходстве в огневой мощи. Неудивительно, что большинство малагасийцев пришло к выводу, что их всех фактически обратили в рабство. Это оказало глубокое влияние на то, как люди стали общаться друг с другом. Вскоре любые отношения господства, то есть любые продолжительные отношения между взрослыми людьми, в которых один видит подавление своей воли, стали считаться предосудительными с точки зрения нравственности, поскольку в них разглядели разновидности рабства или государства. Настоящие малагасийцы так не поступали. Поэтому, хотя малагасийское правительство было далеко, его тень присутствовала повсюду. В общине, что я изучал, подобные ассоциации чаще всего всплывали, когда люди говорили о крупных рабовладельческих семействах XIX века, чьи отпрыски стали костяком колониальной администрации в основном (это всегда подчеркивалось) вследствие их тяги к образованию и навыкам бумажной работы, а потомки преимущественно работали в шикарных кабинетах в столице, вдали от забот и обязанностей сельской жизни. В других контекстах, прежде всего в бюрократических, отношения подчинения были лингвистически кодифицированы: они прочно ассоциировались с французским языком; малагасийский, напротив, считался языком, предназначенным для размышлений, объяснений и согласованного принятия решений. Мелкие чиновники, стремившиеся навязать свой произвольный диктат, практически всегда переходили на французский.
