По ощущениям новая служба весьма напоминала космический полет: в руке, прикованный специальным наручником, находился кейс, с помощью которого можно было перевернуть мир. Начиненный умной электроникой, отвечающий только на специальные коды и шифры, этот чемоданчик все-таки был живым существом, имел своеобразный характер, в чем-то сходный с комнатной собакой, долго прожившей среди людей. В минуты одиночества и тоски – когда Генсек, например, вел долгие переговоры за закрытыми дверями – пульт лежал на коленях, теплый, мирный и доверчивый, так что с ним мысленно можно было побеседовать. Он никогда не скалил зубы и не лизал руки; он казался нейтральным к хозяину, при этом чутко зная его руку, готовый выполнить всякую волю. Он жил своей собственной жизнью, однако был приручен и накрепко прикован к человеку, являясь продолжением его воли, разума и действия.
Он был рабом и господином одновременно, ибо в свою очередь сам приковывал к себе человека, и не только того, кто его носил, как драгоценность. Губский, находясь в непосредственной близости от Первого Лица, иногда замечал его взгляд, остановившийся на «ядерной кнопке». Трудно было понять или угадать ход его размышлений – возможно, глядя на опасный кейс, он думал о той беде, что таится в нем, и о мире, но не исключено, что испытывал ощущение собственной силы, как самовлюбленный боксер, рассматривающий свои мышцы в зеркале. Генсек был старым, выживающим из ума человеком, в его глазах уже клубилась муть смерти, а изо рта, несмотря на дезодоранты, иногда отчетливо пахло землей, однако в тот миг, когда его взор касался пульта, были заметны оживление и неожиданная, непривычная старческая улыбка подобострастия. Сначала каперангу думалось, что он ошибается, что это всего лишь его домыслы, однако когда Генсек умер, а на смену ему пришел такой же старый больной человек, буквально на следующий день после похорон он молча подозвал Губского и велел вскрыть «ядерный чемоданчик».
Воля Генсека была законом. Набрав соответствующий код, хранитель пульта откинул крышку и встал рядом, готовый действовать дальше, как предписывалось инструкцией. Новый Генсек, по-детски вытягивая рыхлое бабье лицо, несколько минут разглядывал начинку кейса, даже трогал трясущимися пальцами цифровые кнопки и внезапно улыбнулся, в точности повторив мимику своего предшественника:
– Сколько тут разных кнопок… Эта штука исправная?
– Так точно! – отчеканил Губский.
– А вот давай-ка, брат, проверим! Так сказать, боевую готовность.
– Профилактическая проверка системы связи осуществлялась два часа назад, – с некоторым страхом доложил хранитель «кнопки».
– Нет. ты давай покажи, куда давить, – Первое Лицо потянулось большим пальцем к кнопкам, – которая тут атомная?
И засмеялся, дыхнув в лицо запахом земли… Хорошо, что в этот миг к нему пришли с докладом – какой-то министр, приятель Генсека, и тот сразу же забыл о пульте.
Скоро и это Лицо положили в гроб и схоронили у Кремлевской стены. Следующий Генсек оказался молодым и энергичным, ему долгое время и дела не было до «ядерного чемоданчика». Нарушая все регламенты, он уезжал в поездки по стране и за рубеж без этого пульта связи, однажды в качестве шутки заметив в ответ на советы, мол-де, доверяет его своей жене, которая остается дома, а в дороге мало ли что, еще потеряется.
И вот однажды, оставшись с пультом в специальной смежной с кабинетом Генсека комнате, Губский отчетливо услышал возле своего уха голос жены нового Первого Лица:
– Открой мне пульт связи!
В комнате никого не было. Каперанг на всякий случай огляделся – пусто, встряхнул головой, решив, что вздремнул с открытыми глазами.
– Что же ты разволновался? Открой. Я жду, – миролюбиво сказала жена Генсека, и только сейчас он узнал этот голос.
Голос Небесной Покровительницы, почти забытый за эти годы, но мгновенно вернувший прошлое.
– Вспомнил? – снова послышалась неприятная ирония. – Хорошо, я прощаю тебе забывчивость. Надеюсь, ты помнишь о нашем союзе?
Не понимая, что творит, Губский положил пульт на стол и спохватился, что не помнит шифра, чтобы открыть крышку, – все вылетело из головы.
