Хогарт-старший бросил на Луизу беспомощный взгляд, а его сын, парень в инвалидном кресле, произнес:
– Он напоминает меня. Вы со мной раньше встречались?
Лоуренс пригляделся к нему и ответил:
– Нет, не встречался. Ни с вами, ни с кем на вас похожим.
Тут до Лоуренса дошло, что он ляпнул не то, – ведь молодой человек был инвалидом, – и его понесло:
– Может, я скоро подамся в сыск. Для меня это будет в самый раз.
– Ну нет, Лоуренс, сыщика из тебя никогда не выйдет, – серьезным тоном возразила Луиза.
– Почему это?
– Чтобы стать сыщиком, нужно коварство. Все следователи жутко хитрые, частные сыщики ни перед чем не остановятся. А в тебе нет ни капли хитрости и коварства.
– Я подмечаю невероятные вещи, – похвастался Лоуренс, откинув голову с каштановой шевелюрой на спинку дивана. – Те, что считаются надежно скрытыми. Страшная штука, верно?
Лоуренс чувствовал, что он им не нравится, вызывает у них подозрения. Он занервничал и теперь, похоже, все время говорил невпопад. Он продолжал распространяться, какая прекрасная получится из него ищейка, и, похоже, не нравился им все больше. Но пока его несло, он внимательно наблюдал за ними – как и положено сыщику.
Их присутствие у бабушки было странным и удивительным и уже по этой причине не удивило его. Луиза разливает чай. Молодого Хогарта она называет Эндрю, его отца – Мервином, а Уэбстера – мистером Уэбстером.
В мистере Уэбстере с его сединой, седыми усами и темной морской курткой трудно опознать утреннего посетителя – торговца хлебом в песочного цвета комбинезоне. Лоуренс был доволен собой: он установил личность мистера Уэбстера, чей возраст приближался к семидесяти пяти и который, судя по произношению, был родом из Суссекса. На нем были коричневые замшевые туфли десятого, по оценке Лоуренса, размера.
Мервин Хогарт был тощий и низкорослый. Кожа и волосы у него были песочно-линялого цвета. Луиза намазала ему маслом кусочек черного хлеба.
– Мервину нужно есть часто и понемногу, у него болезнь желудка, – объяснила Луиза.
Речь Хогарта-старшего выдает в нем искушенного столичного жителя, одному Богу ведомо, что он делает у Луизы и откуда знает ее настолько хорошо, что она обращается к нему по имени и в курсе его желудочных недомоганий. Но Лоуренс не стал ломать голову над этими вопросами. Он отметил, что Хогарт-старший носит мешковатые фланелевые брюки и старый пиджак из рыжего твида и производит впечатление человека, который может себе позволить небрежность в одежде. Его сын Эндрю с пухлыми алыми губами имел коренастую фигуру и крупное лицо и носил очки. У него были парализованы ноги.
– Хорошо поездил, милый? – спросила Луиза Лоуренса, и Эндрю ему подмигнул.
Лоуренс обиделся – это было несправедливо по отношению к бабушке. Ему бы претило вступать с Эндрю в сговор против старой дамы; он взял отпуск для того, чтобы разобраться с собственными любовными делами, ему хотелось отдохнуть от сложностей, какими чревата принадлежность к особой, избранной, касте. С бабушкой ему хорошо, и нечего перемигиваться у нее за спиной. Поэтому Лоуренс улыбнулся Эндрю, словно хотел сказать: «Я видел, что вы мне подмигнули. Решительно вас не понял. Думаю, вы имели в виду нечто приятное».
Эндрю принялся оглядывать комнату, словно не видел чего-то, что должно было в ней находиться. Наконец он уперся глазами в коробку с болгарскими сигаретами на серванте, дотянулся до нее, открыл и взял сигарету. Мистер Уэбстер попытался перехватить взгляд Луизы, чтобы выразить недовольство манерами ее гостя, но она не желала играть в эти игры, встала и передала Лоуренсу открытую коробку.
– Болгарские, – сообщил ему Эндрю.
– Да, знаю. Странный вкус, правда?
– К ним привыкаешь, – заметил Эндрю.
– Болгарские! – воскликнул его отец. – Надо непременно попробовать.
Луиза молча передала коробку и едва заметно кивнула Лоуренсу, давая понять, что знает непреложную правду – в пепельнице у кресла Мервина Хогарта уже лежали три толстых раздавленных болгарских окурка.
Луиза безмолвно наблюдала спектакль, что устроил Хогарт, делая вид, будто впервые пробует эту марку и она ему очень нравится.
