– Добро пожаловать! Приношу свои извинения за невежливость, – напыщенно сказал Булавин. – Но эта невежливость была невольной, поверьте. Этот тихий уголок оказался полон проблем. Молох и сюда простер свою мертвую руку... Впрочем, все это не имеет сейчас никакого значения. Я весьма рад нашей встрече! Особенно, конечно, тебе, Машенька! Увидеть тебя после стольких лет в расцвете славы, во всем блеске красоты и таланта!.. В нашей родне мало кто сумел чего-то достичь. Эта ветвь, я бы сказал, абсолютно бесплодна. Ты тоже, помню, была гадким утенком, и я не возлагал на тебя никаких надежд. Но ты блестяще опровергла мои сомнения. Ты обворожительна, с этим невозможно спорить! Позволь же мне обнять тебя, дорогая!
После такого восторженного спича художник осторожно прижал к своей отнюдь не мускулистой груди хрупкую фигурку Марии и промокнул платочком выступившие на глазах слезы.
Гурову стало не по себе от обилия самых восторженных слов, которые произносились здесь очень громко, но звучали при этом слегка театрально, как будто принимающая сторона разыгрывала спектакль, в который исподволь включала и зрителей, не догадывающихся об истинных намерениях хозяев. Кажется, и Мария чувствовала эту легкую фальшь. Она была на редкость немногословна и ограничилась несколькими вежливыми фразами, которые впрочем произнесла с большим чувством, призвав на помощь весь свой профессионализм. Затем хозяину были вручены подарки, которые Гуров и Мария привезли с собой – диск с записью последнего фильма с Марией в главной роли и редкую курительную трубку, которую Гуров раскопал в каком-то антикварном магазине – было известно что, среди прочего Булавин коллекционирует трубки. Художник был вполне доволен или сделал вид, что доволен, еще раз расцеловал Марию и неожиданно откланялся, сославшись на нездоровье. Гостей он поручил своему другу Водянкину, который, похоже, чувствовал себя в «замке» как дома.
Водянкин перезнакомил Гурова со всеми прочими гостями. Их было не слишком много, но составить цельное впечатление Гуров, естественно, ни о ком не успел. Даже род занятий большинства оставался пока неизвестен. Гуров только сумел запомнить имена каждого.
Высокого и самоуверенного черноволосого красавца, который явно изображал из себя второго Алена Делона, звали Александром Сергеевичем Волиным. Он с самого начала Гурову решительно не понравился, потому что, сохраняя внешнее приличие, тем не менее, то и дело бросал на окружающих снисходительно насмешливые взгляды, будто знал про них что-то грязное и недостойное. И Гуров и его супруга тоже не были исключением. При других обстоятельствах Гуров непременно поинтересовался бы у красавца причинами такого поведения, но сейчас он счел за благо не поднимать лишнего шума. Неразберихи в этом доме и без того хватало.
Был здесь еще один не вполне понятный Гурову человек – средних лет, среднего телосложения, прилично, но без изысков одетый, с обыкновенным круглым лицом, предпочитающий по любому поводу добродушно отшучиваться. Этого звали Виктором Денисовичем Щегловым.
Третий гость, которого звали просто Владислав, или Владик, насколько мог понять Гуров, тоже приходился хозяину родственником, – кажется, двоюродным племянником. Он явно чувствовал себя здесь не в своей тарелке, нервничал и оттого вел себя на редкость развязно, слишком громко разговаривал, слишком много хвастался, то и дело намекая на таинственные связи и могущественных покровителей. Самым любимым его выражением было: «Порву, как Тузик грелку!». Всерьез его никто не воспринимал, особенно после того, как Водянкин вскользь обронил, что Владик работает в одном из южных городов спасателем на пляже.
Кроме гостей и хозяев, в доме присутствовали управляющий с женой, дворник, работавший по совместительству садовником, конюх и повар. Когда Гуров простодушно удивился, все ли художники живут на широкую ногу, Мария отвела его в сторону и растолковала, что Булавин пишет портреты важных персон, которые платят за это бешеные деньги, и, разумеется, это доступно не каждому художнику. Гуров выразил желание ознакомиться с работами хозяина дома, и Водянкин пообещал показать гостям картины мастера после обеда.
