А как прекрасно было просыпаться утром и чувствовать его рядом, словно слышишь красивую музыку. И этого праздника я тоже испугалась.
Нашла свое богатство. Спокойного. Инженера. Молодого, подающего надежды. Вот мать моя обрадовалась. Все получилось. Как у людей, так и у него. Высокая должность, загранкомандировки. Шикарная квартира. Машина. Все есть. Все, а праздника больше не было. Только спокойствие…
– Татка, ты вот чего, ты сначала успокойся. Давай разберемся. Во что она была одета?
– Как это была! – взрываюсь я, – Ты чего говоришь? В своем уме?!
– Не психуй. Ну, не так сказала. Извини… Я ж в морг не советую звонить. Ты нормально скажи: во что она одета?
– Да они теперь везде в одних и тех же джинсах ходят. Или в этих, комбинезонах. Зачем тебе это?
– В светлых? – уточняет, не отвечая, Лялька.
– В светлых, в светлых, – нетерпеливо соглашаюсь я. Она что-то знает? – Для чего тебе?
– А ты разве не знаешь? – удивляется Лялька.
– Н-нет, – настораживаюсь я. В части новостей она даст фору любому информационному агентству. По части оперативности мужики из ТАСС или Рейтер рядом с ней – сопливые дети.
– Ты только не психуй, ладно? – Вот ведь, любит жилы тянуть.
– Да говори ты!
– Весь город гудит, а ты ни сном, ни чохом?! Баборез по городу ходит.
– Кто-кто? – не понимаю я.
– Ты где живешь? Ничего не понимаешь. Ба-бо-рез, – по слогам, как недоумку, повторяет она. – Мужик такой, всех баб режет, кто в белом или светлом. Жуть! В магазинах, говорят, самые шикарные белые пальто висят, и никто не берет. Ясно! Ты что, правда, не знала?
– Нет… – внутри у меня холодеет, – а, может, вранье все это? А? Нигде же не сообщалось. Наверное, предупредили бы.
– Можешь не верить, – обижается Лялька и замолкает. Закуривает, судя по всему, – в газетах тебе уж точно не напечатают. Или подожди пока во «Времени» предупредят. Ты вспомни, сколько про этого армянина молчали, который всех топором рубил. Это потом, когда поймают – сообщат: обезврежен преступник, шизиком оказался, но ничего страшного совершить не успел. Ты что, только родилась?
Я не очень верю во всякие ужасы. Тем более, Лялька – известная болтушка. С другой стороны – она всегда знает, кого ограбили, на кого напали. Она, говорят, специально в дружину записалась, чтобы подписку на милицейскую газету получить. «На боевом посту» – так, кажется. В ней много всяких подробностей рассказывают. Она как-то давала почитать. Может, и не слухи?..
– …уже три случая, – увлеченно продолжает Лялька, забыв о роли успокоительницы. – Один, кстати, тут, рядом с нами, на Пресне. Ну, точно тебе говорю! У моего Шурика знакомый в прокуратуре. Имен называть не будем. Сама понимаешь – телефон… Вот, зачем ему обманывать? Он подробно про это дело рассказывал. Ты пойди, посмотри, чего она надела…
Я бросаю трубку и бегу в коридор, к вешалке. Светкиного белого плаща нет…
… Ловлю себя на том, что бесцельно вожу глазами по строчкам, ничего не понимая. Другим голова забита. Тут не до чужих переживаний – своих драм больше, чем надо. Сейчас бы лечь поудобнее, расслабившись всем телом, чтобы энергия прилила к мозгу, и мысли стали особенно выпуклые, яркие и мудрые. По методу древних индийцев или японцев. Шут их там знает. Не в этом суть.
Как же, тут расслабишься – сразу же налетит. И так скандала не миновать. Но хоть чуть позже.
Дочь исчезла, дочь исчезла! А почему? Этого она не спрашивает. Как спросишь, когда на себя придется внимательно посмотреть? Залюбила ребенка до смерти. Подозрения, попреки, «откровенные» разговоры, больше похожие на допросы с пристрастием. Дыбы только не хватает. В милиции за это по закону ответить можно, а здесь, какой закон?
В прошлом месяце у девочки что-то случилось, ну, как это сказать? В общем, не все вовремя. Взрослые люди, все понимаем. Так что же вы думаете? В доме Содом и Гоморра! У девочки – истерика, «моя» побежала в поликлинику. Там вроде успокоили. Так даже извиниться не догадалась. Забыла, что семнадцать лет – самый щепетильный возраст. Впрочем, она и раньше не знала слов «извини», «прости», «спасибо». Все всегда воспринимала как должное. Словно весь свет ходил у нее в должниках.
