Отцепил от своей ноги сына, поднял его на руки, прижал к груди. Томас положил подбородок на плечо Джо. Он так и не заплакал. Просто повторял: «Мама», монотонно, как мантру. Замолкал ненадолго, а затем заводил снова: «Ма-ма, ма-ма, ма-ма…»
– Мы отнесемся к ней со всем уважением, мистер Коглин, – заверил доктор Джеффертс. – Даю вам слово.
Джо пожал ему руку, не решившись ничего сказать, и понес сына прочь с причала.
Теперь, спустя семь лет после того самого страшного из всех самых страшных дней его жизни, она стала сниться редко.
Последний раз это было месяца четыре-пять назад. В том сне, вместо того чтобы подать ей мокрое полотенце, он принес ей грейпфрут. Она посмотрела на него снизу вверх, сидя в шезлонге на палубе, и повторила ту же фразу: «Я передумала. Двух достаточно».
Он оглядел ее шезлонг, палубу и не увидел больше ни одного грейпфрута.
– Но у тебя даже одного нет.
Она посмотрела на него в недоумении, граничившем даже с неприязнью.
– Некоторыми вещами не шутят.
Кровавое пятно на ее платье начало расползаться, ее веки затрепетали, а затем замерли.
Тогда Джо, проснувшись, выпил стакан виски, выйдя в галерею, и выкурил полпачки сигарет.
Этой ночью он снова взялся за скотч и за сигареты, но не стал выходить и не стал много курить. Он так и уснул сидя, дожидаясь появления мальчика.
Глава девятая
В сосняке, в сосняке…
В тот день 1929 года, когда Джо вышел из тюрьмы, он поклялся себе, что больше никогда туда не попадет. Он три года отсидел в тюрьме бостонского Чарлстауна, одной из самых худших в стране. Даже спустя четырнадцать лет его сны порой отравлял скрип решетчатой двери, запиравшейся в восемь вечера. Тогда Джо просыпался в поту, в панике, и взгляд его метался по комнате, пока не начинал узнавать свою спальню. О том, чту его разбудило, Джо никому не рассказывал и только однажды признался Грасиэле. Та сказала: это вполне нормально, учитывая, что все то время, пока она с ним знакома, Джо никогда не сидел на месте, и она не может себе представить его запертым даже в собственном доме, не говоря уж о камере.
Джо с Томасом летели на грузовом самолете компании «Сахар Суареса» до Кристал-Спрингс, неподалеку от Джексонвилла, и потом проехали еще тридцать миль на юг до Рейфорда. Его доверенным лицом на этой территории был Эл Баттерс, бутлегер и непревзойденный водитель, мастер уходить от погони, из команды Бансфордов. Бансфорды заправляли в округе Дюваль и небольшой части северной Джорджии. Джо выбрал Эла, потому что тот в детстве болел ветрянкой. Когда Томас, разморенный жарой, уснул на заднем сиденье, Эл заверил Джо, что всем нужным людям заплачено и все готово. И в самом деле, в Рейфорде к ним тотчас вышел заместитель начальника тюрьмы по фамилии Каммингс, встретил их у ворот и повел Джо вдоль забора по западному периметру тюрьмы. Они прошагали ярдов пятьсот и оказались напротив дворика, где на поставленном набок ящике из-под апельсинов дожидалась Тереза Дель Фреско.
– Ну, оставляю вас наедине, – произнес заместитель начальника тюрьмы. Он отошел вверх по склону на добрую сотню ярдов, прежде чем остановиться и закурить трубку.
Джо много раз слышал, что Тереза была невысокого роста, и сейчас, глядя на нее, подумал, что весу в ней не больше ста фунтов[7]. Но когда она поднялась с ящика и направилась к ограде, она напомнила Джо пантеру, которую он как-то раз видел на лесном болоте под Тампой. Лесная кошка двигалась будто лениво. И Тереза шла так же, как будто позволяя кому-то на нее поохотиться. Джо побился бы об заклад, что она перелетит через ограду, разделявшую их, быстрее, чем он посмотрит на часы.
– Вы все же приехали, – сказала она.
Джо кивнул:
– Послание было убедительно.
– Что он вам сказал?
– Ваш… друг?
– Ну, пусть будет друг.
– Он уже приучен к горшку?
– Фу, мистер Коглин, – сказала она, – вам это не к лицу.
Он закурил сигарету, снял с языка табачную крошку.
– Он сказал, вас заказали…
– Так и сказал? «Заказали»?
– Нет, – сказал Джо. – Он болван. Я не помню, какое именно слово он выбрал. Но суть сводилась к тому, что если вы умрете, то уже не сможете рассказать мне, кто якобы пытается убить меня.
