М-с Рюкэстль показалась мне такой же бесцветной по уму и характеру, как и по наружности. Она не произвела на меня никакого впечатления. Это — полная ничтожность. Очевидно, она страстно любит своего мужа и ребенка. Она все время смотрела то на одного, то на другого своими светло-серыми глазами и предупреждала каждое их желание. Муж также, по-своему, был добр с ней, и, вообще, они казались счастливыми супругами. И все же у этой женщины есть какое-то затаенное горе. По временам она погружается в глубокое раздумье, и тогда на лице ее появляется печальное выражение. Несколько раз я заставала ее в слезах. Иногда я думала, что ее беспокоит характер сына, так как мне никогда не случалось встречать такого избалованного и злого мальчика. Он мал для своих лет; голова непропорционально велика. Вся жизнь его, по-видимому, проходит в смене припадков дикого бешенства промежутками угрюмого расположение духа. Единственное его развлечение — это причинять боль всякому слабейшему существу. Он выказывает замечательную изобретательность в ловле мышей, птичек и насекомых. Но мне не хочется говорить о нем, м-р Холмс, и к тому же он имеет мало отношение к моему рассказу.
— Я рад всякой подробности, — заметил Холмс, — какой бы пустячной она ни казалась вам,
— Постараюсь не пропустить ничего важного. Единственное, что сразу неприятно подействовало на меня — это вид и поведение прислуги. Слуг только двое — муж и жена. Толлер — так зовут мужа — грубый, неуклюжий человек с седыми волосами и бакенбардами и постоянным запахом водки. С тех пор, как я живу в доме, он два раза был совершенно пьян, но м-р Рюкэстль, кажется, не обратил внимание на это. Его жена очень высокая, сильная женщина, с кислым лицом, молчаливая, как м-с Рюкэстль, но не такая любезная, как она. Это очень неприятная пара, но, к счастью, я провожу большую часть дня в детской и в моей комнате, которые находятся в одном углу дома.
В продолжение двух дней по моем приезде жизнь моя шла совершенно спокойно; на третий м-с Рюкэстль после завтрака подошла к мужу и шепнула ему что-то.
— О, да, — проговорил он, оборачиваясь ко мне.
— Мы чрезвычайно обязаны вам, мисс Гёнтер, что вы согласились исполнить наш каприз и обрезали свои волосы. Уверяю вас, что вы нисколько не подурнели от этого. Теперь посмотрим, как вам пойдет платье цвета «bleu électrique». Оно лежит на постели у вас в комнате. Не будете ли вы так добры надеть его.
Платье оказалось особенного голубого цвета из отличной материи, в роде бежа[2], но, несомненно, поношенное. Сшито оно было как будто по моей мерке. При виде меня супруги Рюкэстль пришли в какой-то неестественный восторг. Они дождались меня в гостиной, очень большой комнате с тремя окнами, доходящими до полу. У среднего окна, спиной к нему, стоял стул, на который меня попросили сесть. М-р Рюкэстль ходил по комнате, рассказывая мне самые смешные истории. Вы не можете себе представить, как он был комичен. Я хохотала до слез. М-с Рюкэстль, очевидно, не понимает юмора; она не улыбнулась ни разу и все время сидела, сложив руки на коленях, с печальным, тревожным выражением на лице. Приблизительно через час м-рь Рюкэстль вдруг заметил, что пора приниматься за дела и что я могу переменить платье и идти в детскую к Эдуарду.
Через два дня повторилась та же церемония — снова я переменила платье, снова села у окна и ото всей души смеялась над смешными историями, которые рассказывал мне м-р Рюкэстль. Репертуар у него был обширный, и рассказывал он неподражаемо. Потом он дал мне роман в желтой обложке, повернул немного мой стул так, чтобы моя тень не падала на книгу, и по просил меня почитать ему. Я читала минут десять, начав со средины главы. Внезапно он прервал меня на половине фразы, сказав, чтобы я переоделась.
Можете себе представить, м-р Холмс, как все это возбудило мое любопытство. Я заметила, что они всегда старались посадить меня спиной к окну. Понятно, что меня охватило страстное желание узнать, что делается у меня за спиной. Сначала это казалось невозможным, но скоро счастливая мысль пришла мне в голову. У меня было сломанное ручное зеркальце. На следующий раз я спрятала кусочек стекла в платке, поднесла его во время взрыва смеха к глазам и приноровилась так, чтобы видеть, что делалось сзади меня. Признаюсь, меня ожидало разочарование — там ничего не оказалось.
