Когда Брехта спрашивали, почему его героиня так и не поумнела и по–прежнему думает, что война для нее кормилица, он отвечал, что ему куда важнее, чтобы прозрел зритель и сделал правильный вывод из всего увиденного. Пусть нынешний зритель или читатель будет проницательнее и умнее незадачливой лихой маркитантки времен тридцатилетней войны.
Творчество Бертольта Брехта представляет загадку еще и вот в каком плане. Принято считать, что искусству вредит явная дидактика, что итоговая мораль и поучение снижают художественную ценность стихотворения или новеллы. Но ведь Брехт всегда и всех непрестанно учил, учил явно и откровенно, как опытный учитель, не боясь повторять и закреплять пройденное. К этому его вынуждала трагическая повторяемость страшных событий немецкой истории. Дело, видно, не в самой дидактической позиции писателя, а во владении особыми воспитательными приемами, когда читающему интересно быть воспитуемым.
Об одной своей героине Брехт говорит: «Много мелкого, но ничего мелочного». В известном смысле это и авторское кредо — все, что составляет повседневную человеческую жизнь, все, что определяет потребности человека, заслуживает пристального писательского взгляда.
Обращаясь к истории (а Брехт любил исторические сюжеты), он вытаскивает из полузабытых легенд как будто малозначащие частности, но они‑то как раз и придают порой неожиданное толкование известным фактам. На этом принципе построен, например, его новеллистический шедевр «Плащ еретика», посвященный Джордано Бруно. Незамысловатая фабула соединяет две судьбы — судьбу великую, героическую и биографию, не оставляющую приметного следа в истории. Настырная старуха требует с еретика Бруно, брошенного в темницу, плату за сшитый плащ. Банальное сознание осудило бы сразу недалекую женщину, терзающую своими мелкими домогательствами и без того замученного ученого. Но не таково отношение к ней автора. Брехт, несмотря на эмоциональную сдержанность изложения, все‑таки любуется ее настойчивостью и храбростью, он уважает ее личное право, оправданное нищетой и тяжким трудом. И в каком же необычном образе предстает перед нами легендарный Джордано Бруно, среди долгих мучительных испытаний помнящий о своем маленьком долге.
Немецким писателям после войны предстояла нелегкая обязанность развенчать всевозможные националистические мифы и легенды. Вся фашистская пропаганда строилась на лжи, но при этом геббельсовское вранье облекалось в форму мифа или многозначительного символа. Одна из самых рас^ пространенных нацистских формул гласила: «Народ без пространства!» Это означало, что для нормального развития «высшей» немецкой расы не хватает жизненных пространств>г которые необходимо железом и кровью отвоевать у соседних, «низших» народностей. Этот лживый тезис упорно внедрялся в умы оболваненных обывателей рейха, подкреплялся всевозможными псевдоисторическими байками.
Культ фюрера требовал беспрекословного подчинения Порядок в рейхе держался на железной дисциплине, страхе перед угрозой расправы вышестоящими людьми или организациями. Однако социальная иерархия была выстроена столь хитро, что у всякого подчиненного находился кто‑то, на кого он мог взирать сверху вниз. Угнетенному милостиво предлагалась как бы компенсация за этот страх, он мог кичиться своей принадлежностью к вермахту или биологической избранностью. В лживом безумии была своя строго разработанная система, которая политически рухнула в мае сорок пятого. Но ее еще необходимо было выкорчевать из сознания обманутого народа. В борьбе за умы требовалась особая четкость мысли, строгость аргументации, ясность позиции. Вот почему в литературе первого антифашистского десятилетия именно интеллектуальное начало формирует чувства и переживания.
В годы эмиграции Бехер работал над автобиографическим романом «Прощание» (1940). Замысел книги был продиктован стремлением разобраться не только в собственной биографии, но и желанием осмыслить исторические судьбы своих современников и соотечественников. Это было также прощание с прошлым и поиск путей в будущее. Свое повествование И. Бехер начал с описания новогодней встречи двадцатого века. Ему, сыну преуспевающего блюстителя закона, было тогда всего каких‑нибудь неполных девять лет, и в этот праздничный вечер ему, конечно же, хватало и оловянных солдатиков и других игрушек. Но о чем же он тогда мечтал? Мальчишка–несмышленыш, воспитанный в воинственном духе, хотел только одного — поскорее вырасти, и тогда пусть начнется большая война.
